Абд-аль-Кадир - [7]

Разве не отмечен он божественной благодатью бараки? И разве не исполнена она чудодейственной силы? Говорил же о себе — да не усомнится в его словах ни один правоверный! — изначальный обладатель бараки, основатель братства Абд-аль-Кадир, который согласно легенде провел последние 50 лет своей жизни на вершине горы, стоя на носке ноги. «Еще до своего восхода солнце приветствует меня; до своего начала год приветствует меня и сообщает мне, что прей изойдет в течение его. Клянусь царственным величием Аллаха, что я различаю благочестивых и проклятых, которых проводят передо мной, и что зеница моих очей прикована к хорошо хранимой Скрижали судеб. Я погружаюсь в море науки Аллаха. Я видел его своими глазами. Жизнью своей я свидетельствую существование Аллаха. Я — наместник Пророка и его наследник на земле».

Религиозное самовозвышение не зазорно для праведника, ибо — и в этом убежден всякий правоверный — сам аллах вещает его устами. И когда Махи ад-Дин внушает своей пастве веру в мессианское предназначение его рода, он встречает трепетный и глубокий отклик.

Влияние марабута растет. Умножается число его приверженцев. Крепнет сила их преданности своему вождю.

Но доведется ли ему повести на битву святое воинство? На него ли указует перст всевышнего? И если не на него — на все воля аллаха! — то кто из его потомства унаследует эту миссию? В книгу судеб не заглянешь. Волю пророка не предугадаешь. А старость надвигается и все настойчивей требует ответа на мучительные вопросы.

И все явственней слышится ответ старому марабуту в лепете младенца, который покоится на руках третьей его жены Лаллы Зорги.

Неизвестно, что побудило шейха из пяти сыновей, подаренных ему четырьмя женами, избрать своим духовным наследником именно сына Лаллы, рожденного ею 15 числа месяца Реджеба 1223 года хиджры по мусульманскому, 6 сентября 1808 года по христианскому летосчислению. Откровение ли свыше? Земной ли расчет? А может быть — многоженство тому не помеха, — возвышенная любовь к Лалле Зорге?

Как бы там ни было, именно ее сын с момента своего рождения стал для Махи ад-Дина будущим мессией, который воспримет от него асабийю — в племени, бараку — в братстве. Именно в его имени марабут решил запечатлеть сокровенную связь с основателем ордена, назвав новорожденного Абд-аль-Кадиром. А чтобы окружающие, да и сам избранник уверовали в предуготованную ему судьбу, умудренный опытов шейх прибег к услугам легенды — испытанной повитухи всякого мессии.

Сама природа — так возжелал аллах — отметила появление на свет Абд-аль-Кадира, сопроводив это событие удивительными знамениями. Затих ветер в пустыне. Умерило свой жар солнце. Недвижно застыла вода в реке Хаммам. Неземным ароматом заблагоухали цветы. Вся Гетна озарилась сиянием, которое, затухнув, оставило на небе огненные знаки, указующие, по разумению сведущих людей, великое будущее сыну марабута.

Отец хочет повторить себя в сыне.

Воля марабута с фатальной неотвратимостью осуществляет эту цель. Потому что она сливается с волей общества, действуя посредством извечно установленных в нем обычаев и традиций, воплощаясь в непререкаемо обязательные для всех его членов племенные и религиозные установления. Воля марабута выступает как орудие догмата предопределения, одного из главных в исламе. «Не постигнет нас никогда ничто, кроме того, что начертал нам Аллах», — утверждает коран (9:51)[2]. Все наши дела и помыслы записаны еще до сотворения мира на «тщательно охраняемой скрижали».

И когда для свершения первого возрастного обряда отец ввел двухлетнего Абд-аль-Кадира в середину круга, образованного многочисленными родственниками и старейшинам племени, мальчик являл собою для окружающих будущего махди. Старуха обрила ему голову, бросила волосы в горшок с горящими углями и, прошептав над ним подобающие заклинания, развеяла пепел по ветру. Мальчика облачили в первый в его жизни бурнус — в последнем он, как и подобает доброму мусульманину, сойдет в могилу, — и он тем самым взошел на первую ступень возмужания и одновременно сделал начальный шаг по той стезе, которую прочил ему отец.

Марабут не ошибся в выборе продолжателя своего дела. Мальчик был чрезвычайно одарен. Факт этот удостоверен не легендой, а вполне заслуживающими доверия свидетельствами современников. Уже на пятом году Абд-аль-Кадир самостоятельно читал коран и палочкой, обмакнутой в чернила, выписывал оттуда стихи на дощечку красного дерева, покрытую белой глиной. Его память хранила множество молитв, сур — глав корана и хадисов — рассказов, входящих в мусульманское священное предание — сунну. Он часто читал их наизусть умиленному отцу, который и следил за обучением мальчика.

Начальное образование Абд-аль-Кадир получил в отцовской завийе — своего рода марабутском монастыре, который состоял из мечети, школы и странноприимного дома. Здесь под руководством шейха дети, кроме корана и сунны, познавали начала арифметики, грамматики, географии, арабской истории и литературы. В Алжире, как, впрочем, и во всем арабском мире, почитание грамотности и культуры вошло в народную традицию. Выбросить в мусор даже маленький клочок бумаги, исписанной арабскими буквами, считалось недопустимым святотатством.