«А зори здесь громкие» - [35]

Когда Сталин умер и я работала на заводе, одновременно учась, нас вызвали в 1954 году в райком партии для обмена партбилетов. Мне сказали написать заявление об обмене партбилета и объяснение расхождения дат рождения в паспорте и партбилете. Я написала все как было. Начальник цеха на меня набросился: «Да ты что?! Тебя посадят за подделку документов!» Я говорю: «Я же не от фронта скрывалась, наоборот, на фронт просилась». В результате мне сменили партбилет и поставили настоящий год рождения.

Когда я демобилизовалась и пришла домой в мою квартиру — там все было разорено. Я не верю, что голодные блокадники могли такое сделать. Ладно, я могу понять, что мебель сожгли и книги, это понятно. Но разобрать четыре изразцовых печи, вытащить чугунную ванную — не могу себе представить, чтобы это сделали истощенные люди. Я тогда встретилась с главным механиком завода «Северный пресс», и он пригласил меня на работу — чертежники им были нужны. Он обещал мне сразу отремонтировать квартиру. Так я очутилась на работе на «Северном прессе». У меня после возвращения с войны была только шинель и гимнастерка — более ничего. Два года я ходила в солдатских сапогах. Два моих младших брата вернулись из эвакуации в возрасте 15 и 17 лет, и мне надо было их тоже поднимать. Старший пошел в военкомат, и его взяли на флот. А второй в ФЗУ учился, его там только завтраками и обедами кормили, а вечером — уже я от себя кусок отрывала. Я работала на заводе и подрабатывала, где могла: я умела шить, вышивать и другую работу делать. В трудовой книжке я была записана как копировщица-чертежница и разнорабочая. Это для того, чтобы получать рабочую карточку. Я даже не стеснялась пол помыть, если меня просили, — потому что мне надо было вставать на ноги.

Так что всего хватало, все было в моей жизни. Я думаю, что через десять лет все поколение фронтовиков уйдет в историю. Я только молю, чтобы до 60-летия Победы дожить, чтобы посмотреть, как это будет и что это будет. В 70 лет Победы нас уже никого не будет, это точно.

(Интервью Б. Иринчеев, лит. обработка С. Анисимов)

ЗОЛОТНИЦКАЯ Евгения Борисовна

До войны я была физкультурницей, занималась разными видами спорта. И гимнастикой, и плаванием, и ходьбой на лыжах. Был значок ГТО, ГСО. Нормы ГТО я даже за мою сестру сдавала — они так и не научилась на лыжах ходить. Зимой 1939 года при упражнении на кольцах я сильно упала, растянула руку и сломала два ребра и после этого гимнастикой уже не занималась. Гранату кидать после этого мне было очень сложно. Один раз на учениях, когда кидали учебные гранаты, я кинула гранату как раз под ноги командиру дивизии. Во время советско-финской войны я дежурила в госпитале. Только один раз мне пришлось быть на санитарном поезде и привозить раненых. У меня страшно болело плечо после травмы, и один раненый на меня облокотился сильно. Я там вместе с ним села на пол от боли. В основном были обмороженные. Их было очень много.

Первый день войны я встретила в Павловске — к тете поехала. Я купалась в озере в тот момент, когда народ узнал о войне. Мне кричат: «Вылезай из озера, война!» Я сразу поехала домой, поезда еще ходили. На углу 3-й Красноармейской была колонка для забора воды — водопровода еще не было, и там был установлен громкоговоритель. Народ собрался и ждал выступления Молотова. Я тоже его там слушала.

Я уже работала на Октябрьской железной дороге, и меня с еще одной девушкой на второй день войны послали вдвоем ловить шпионов — прошел слух, что на железной дороге возможно появление немецких диверсантов. Самолеты немецкие уже летали, но еще не бомбили. Представляете? Две девушки, в платьях, с молоточками — по рельсам стучать. Идем мы вдвоем, стучим по рельсам, смотрим, чтобы они не были повреждены. И нам повстречался цыганский табор. Человек 50 там было. Мы им сказали, что мы военные и чтобы они шли за нами. Так мы и пришли на станцию Рыбацкое, цыгане нас слушали, несмотря на то что у нас не было формы.

Я ушла в армию добровольно, на второй или третий день после начала войны. Сначала я была в прачечно-дезинфекционном отряде, была командиром взвода, где были одни мальчики. Совсем молоденькие. Когда начались бои, всех этих мальчиков забрали. Зимой, в блокаду, в отряде остались только женщины. Вошебойки, то есть дезинфекционные камеры, были на грузовиках и работали от бензина. Бензина не было, а форму бойцов дезинфицировать надо! Женщины из отряда на саночках привозили канистры с бензином, ходили за ним за двадцать километров. Это ли не подвиг? А ведь их никого не наградили.

В 314-й стрелковый полк я пришла в сентябре 1942 года, когда он вернулся с Невского пятачка на переформирование. Меня назначили в санроту санинструктором. После короткой подготовки мы заняли оборону на Карельском перешейке, против финнов. Наш полк стоял в районе Белоострова, восьмой полк — в районе Мертути, седьмой — в Сестрорецке. Сначала копали окопы, строили рубежи. Тогда же к нам пришли артиллеристы, саперы, все другие службы дивизии.

Моя работа была выносить раненых, оказывать первую медицинскую помощь. Сначала я была в сан-роте, потом меня перевели в батарею «сорокапяток». Всю войну была только одна работа. Учет вынесенных раненых я не вела. Их считали, наверное, те, кому я раненых приносила. Я их не считала. Каждую ночь — три-пять человек. Потом в батальоне была. Когда говорят, что у нас 23-я армия была невоюющая армия — это неправда. У нас было очень много разведок боем и просто разведок. Одну нашу разведку (я в ней не участвовала) финны засекли, открыли огонь, прямо на проволоке остались трупы висеть. Я запомнила одного мальчика из этих разведчиков — мы его сумели вытащить и похоронить. Его фамилия была Шкловский, украинец, из Кременчуга. Я его запомнила потому, что до войны в Кременчуге бывала. Он единственный, других не вытащить было, не подойти, очень сильный огонь.