А жизнь продолжается - [8]

— Я? — храбрится сестренка. — Да я б такого ей задала!

Нет, конечно же. Осе настолько боялись и почитали, что сестренка ни за что бы не осмелилась ее тронуть, взрослые и те не посмели бы. Заслуженно или незаслуженно, но Осе слыла колдуньей, она врачевала животных и даже людей, а могла и накликать на человека несчастье, сплюнув на каменный порожек у двери. Она любила напускать на себя таинственность: дескать, приду аккурат в свой час! За ней посылали люди, верившие в ее колдовскую силу, и никто ей ни в чем не перечил — из страха, что она отомстит.

— Да замолчите вы! — одергивает их мать. — Не болтайте пустое! А ну как Осе стоит на дворе, она и сквозь стены слышит.

— Я только сказал, что сестренка струхнула, — пробормотал мальчик.

Тут вмешались и остальные дети, пришли младшей сестренке на выручку:

— Да ты сам струхнул!

И злорадно захихикали: уели-таки старшого.

Они ссорились и смеялись, враждовали и мирились, делили поровну горести с радостями. Дети были истинным благословением, ведь что такое дом без детей? Пустыня и ничего более. Ну а жить на что? Да уж как-нибудь проживем, рассуждали отец с матерью. Дети росли хилыми и часто болели, если их держали и не совсем в черном теле, то, уж во всяком случае, близко к этому, в особенности плохо обстояло с одежкой, и зимой, и летом, да ничего им не сделается, коли чуток померзнут. А что дом обветшал, так они же не избалованы. В дождь, осенью и весной, крыши, покрытые дерном, все до одной протекали, там, где капало, приходилось подставлять ушаты. Больше всего доставалось чердаку, где спали дети, даже на кроватях у них стояли лоханки и кружки, и, если во сне кто-то по нечаянности их опрокидывал, то-то было шуму и смеху и руготни. Ну могла ли их обескуражить и огорчить дождевая лужа в постели? Они терпели ее, в конце концов им удавалось заснуть, наутро у них было одним воспоминанием больше. Они привыкли, что дерновая крыша течет, другого они не знали.

По субботам полы отскабливали дресвою до белизны. Никак они еще и можжевельником посыпаны, или это отцу с матерью мерещится? Ну какие же умницы у них дочки, благослови их Господь! Конечно же, это был можжевельник, они ходили за ним по бездорожью в лес, а потом мелко изрубили и посыпали пол в честь воскресного дня. В доме пахло чистотой, когда же ветки в тепле отошли, запахло еще и можжевеловым цветом, а на каждой ягодке будто оттиснут крестик, может, Господь хотел этим что-то сказать? Можжевельник — растение непростое, он годился не только на то, чтобы им посыпали пол: достаточно было покурить можжевеловой веткой, и в горнице сразу же становился хороший дух. Когда матери нужно было отмыть деревянные жбаны из-под молока, она приготавливала из можжевельника отвар и мыла их в этом отваре.

III

Когда обе артели вернулись назад, не заперев сельдь, хозяин только и сказал: «В следующий раз повезет больше!» Он был не из тех, кто падает духом, и трезво смотрел на вещи. Хозяин что надо.

Расчет производился в конторе, поартельно, за всех говорил старший. В бытность Теодора Лавочника старший привык рассказывать, как они сходили, во всех подробностях. Теодор поудобнее усаживался на своем высоком, вертящемся табурете, он был преисполнен интереса, кивал, крутил головой, задавал вопросы.

Не то что нынче.

Старший:

— Да, на этот раз не заладилось.

Хозяин не ответил, знай себе подсчитывает да пишет.

— Только мы навряд смогли бы сделать что по-другому.

Хозяин все пишет.

Старший набрался духу и спрашивает:

— Асами вы какого мнения?

Хозяин откладывает перо в сторону и отвечает:

— Какого я мнения? Нам не посчастливилось, вот и все. В следующий раз повезет больше.

Точно так же повел он себя и со второй артелью, не сказал старшему и лишнего словечка. Нет, это вам не Теодор Лавочник, который охотно сидел и толковал с рыбаками. Тот хотя и мнил о себе, но не чурался простых людей, а ежели ему еще и польстить, делался покладистым и участливым. Его сын, восседавший сейчас на том же самом табурете, рассуждал здраво и держался приветливо, но общаться запанибрата с артельщиками был не намерен.

Да и о чем тут толковать, сходили неудачно, стало быть, и нечего переливать из пустого в порожнее. Конечно, он израсходовался на провиант и понедельную плату двум рыбацким артелям, но беспокоиться по этому поводу не собирался, напротив, пусть в городе говорят: «Что ж, этот человек может позволить себе такие убытки!» А кроме того: кто сказал, что ему должно повезти с первого раза? И у кого это каждый год бывали удачные ловы? Ну с какой стати помещать в «Сегельфосском вестнике» заметку о том, что обе артели вернулись домой, так и не заперев сельдь?

Он спросил у матери:

— Как ты смотришь на то, чтобы собрать небольшое общество?

— Ты это о чем?

— Пригласим кое-кого из городских на скромный обед и бутылку вина.

— По-моему, ты сбрендил! — рассмеялась мать. — Сельдь-то не заперли!

— Вот именно поэтому, — ответил сын.

Ох уж этот Гордон! Ход его мыслей был до того странным и непонятным, прямо какая-то иностранщина! Жена Теодора Лавочника считала, что, наоборот, потерю как раз следует возместить, что для восстановления баланса нужно экономить, но сын на это только покачал головой.