А жизнь продолжается - [79]

Это был первый номер.

Следующим выступил хозяин гостиницы Вендт со своею речью, которая не сказать чтобы удалась. Вместо того чтоб присесть к столу и начать рассказывать, он остался стоять, это раз. Он был во фраке и выглядел весьма импозантно, но только с задачей своей не справился. Вендт — и в роли знатока? По части рабочего движения, и воздержания, и сценического искусства, и морских перевозок? Вендт — в роли великого политика и профессора кислых щей? Разумеется, ни в одну из этих тем он не углублялся, но касаться касался и отпускал колкие замечания. Совсем уж никудышным его выступление не назовешь, иначе Вендт не был бы Вендтом, и, когда он время от времени забавно острил, судья с пастором не могли удержаться от смеха. Но только эдакие речи мог держать кто угодно, и Вендт своим художественным чутьем это понял. Проговорив с пятнадцать минут, он дал отбой и направился за кулисы. Заслышав жидкие хлопки, он обернулся к залу и вот так вот, пятясь задом, удалился со сцены. Хорошо, нашлись доброжелательные зрители, так что хозяина гостиницы Вендта проводили вполне пристойно.

Третьим номером поставили две грампластинки, потому что фру почтмейстерша Хаген разнервничалась и попросила отсрочки. Она единственная из них была профессионалом, и надо же, чтобы именно на нее напал страх. Когда же ей не помогла и маленькая отсрочка, устроители несколько растерялись.

— Давайте объявим первый антракт! — предложил Вендт, обосновавшийся с аптекарем в углу, где стояли бутылки.

— Я б сейчас спела, — сказала Гина из Рутена.

— Спой, Гина, ради Бога! — взмолилась фру почтмейстерша.

Но тогда и аптекарь тоже должен был выйти с гитарой на сцену, а он к этому был совсем не готов. Кроме того, у него болит палец, смотрите, как нарывает.

— Карел, ты бы не пошел, не подыграл Гине?

— Ладно, — сказал Карел, — ежели вы мне доверяете.

Зрители в зале ерзали и громко переговаривались. Но вот появилась Гина вместе со своим мужем, и все стихло. Они уселись по обе стороны столика.

Гину знали, она пела в церкви и на молениях. Сегодня она приоделась, на ней был зеленый лиф, стянутый на груди крючками, и выходная юбка, та самая, в которой она однажды носила сено и которую для такого случая позаимствовала опять. Наряд не из худших, он свидетельствовал о ее искренности, Гина и не думала выдавать себя за артистку, она и на сцене оставалась простой деревенской бабой, благослови ее Бог, она и так хороша, к тому же Вендт поднес ей перед выходом рюмочку, что явно пошло ей впрок.

Аптекарь Хольм сходил два-три раза в Рутен, хотел ее подучить, но Гина, похоже, не очень-то понимала, на кой ей все это, она поддакивала аптекарю и беспрестанно одергивала подол, как будто полотно кусало ей ноги. Выучить балладу, песнь о любви, она отказалась, ведь она же была новокрещеной, так что им ничего не оставалось, как приналечь на псалмы. Петь она не умела, но грудь и глотка у нее были дай Бог.

Карел стал натренькивать «Старинную утреннюю молитву», играть он толком не умел, а всего лишь подыгрывал, извлекал из убогой гитары звуки. Но тут вступила Гина, и гитара почитай что сошла на нет. Гина, храни ее Бог, словно бы вся отдалась своему огромному голосу, и гитара сошла на нет.

Один куплет, второй куплет, третий, а в псалме их девять. Гина пропела пять, она себя расточала. Тогда с передней скамьи поднялся пастор и, подавшись всем телом в сторону сцены, попросил ее перевести дух:

— Гина, побереги себя для следующего псалма! Так красиво не поет ни один человек!

— Да! — подтвердили зрители в разных концах зала и выразили свое одобрение.

Гина в ответ улыбнулась и спела две пастушьих песни. После чего они с мужем встали, как по команде, и покинули сцену.

Первый антракт.

Наступил черед фру почтмейстерши. Конечно же, она сыграла блестяще и заслужила дружные аплодисменты. Она вернулась со сцены счастливая, как малый ребенок.

— Я не думала, что у меня получится, — сказала она, смеясь и всхлипывая одновременно.

Между тем Вендт, хлопотавший над своими бутылками, дохлопотался до того, что напевал уже вслух.

— Замолчи! — сказал ему Хольм.

— Я репетирую, — ответил Вендт. — Ты что, не знаешь, что у меня французский номер?

— У нас у каждого свой номер, — обиженно возразил Хольм. — Ты забыл про мой струнный квинтет с цимбалами.

Фру почтмейстерша прыснула со смеху и поспешно прикрыла рукою рот.

Они заболтались, и зал снова начал проявлять нетерпение. Тогда они ухватились за «Илиаду», пускай гармонист исполнит «Илиаду».

— А что это такое? — спросил гармонист.

— Лучший твой марш, — сказал Хольм, — «Марш Бисмарка». С тобой пойдет Карел и будет вторить.

Карел стал отговариваться, дескать, как новокрещеному это ему негоже.

— Так это же не танец, а марш, ну все равно что псалом!

Его уломали, поднесли выпить, и он вышел с гармонистом на сцену.

Их усилия были с лихвою вознаграждены. Паренек наяривал так, что любо-дорого посмотреть, он подпрыгивал на стуле и громко притоптывал.

— Ну а теперь я! — заявил, приосанясь, Вендт.

— Сейчас самое что ни на есть время для моего номера! — сказал Хольм.

— Après moi![12] — сказал Вендт, он был в ударе до невероятия.