А жизнь продолжается - [74]

Он тут же распорядился насчет стульев. Цвет? Зеленый, темно-зеленый, в тон всему остальному. Времени достаточно, до четырнадцати ноль-ноль еще целых четыре часа.

Консул продолжал работать за своей конторкой, в воздухе все больше и больше пахло краской, зато стулья стали нарядные, глянцевитые, прямо не узнать. То-то удивится мать, когда придет и увидит.

В два часа дня он поехал домой обедать.

Вернувшись в четыре, он застал возле конторы адвоката Петтерсена. Они вошли внутрь, причем консул любезно пропустил адвоката вперед. Тот принюхался и спросил:

— Вы что-то красили?

— Стулья, — коротко ответил консул.

Чуть спустя они были уже на ножах.

— Стало быть, вы не видите необходимости извиниться? — спросил консул.

— Если вы так ребячливы, — сказал с ухмылкой адвокат, — то я нижайше прошу вашего прощения за давнишние записи, в которые вкралась ошибка.

— Ну а за то, как вы повели себя в этом деле?

— Я руководствовался тем, что имело место ранее.

— Например, результатами вашей ревизии.

Адвокат пожал плечами:

— Я ни о чем не подозревал.

— А за новые ошибки, вкравшиеся в мой счет, вы тоже не намерены извиняться?

— Какие ошибки?

— Дате двенадцать тысяч, не считая процентов, которые вы приписали в отцовский счет.

— Нет, это остается в силе. Я действительно не желаю просить прощения за то, что ваш отец задолжал нам деньги.

— Прежний директор банка готов заявить под присягой, что мой отец никогда ничего не был должен.

— Бедняга Йонсен! — произнес адвокат. — Я себе доверяю больше, чем ему.

— Да, но все дело в том, кому больше верят другие, ему или вам?

— Кто это другие? Вы?

— Я. А возможно, и суд.

— Опять вы про суд! — сказал адвокат. — Мне надоело выслушивать этот вздор!

— Когда показания дает такой человек, как Йонсен, то такому человеку, как вы, от них не так-то легко отмахнуться.

— А вы знаете, — спросил адвокат, — почему этот самый Йонсен ушел с директорского поста?

— Не потому ли, что вы его выжили?

— Вы недалеки от истины. Да, после того, как все мы сочли, что он никуда не годится.

— А сами вы — считаете, что годитесь?

— Да, кое на что гожусь, — ответил адвокат. — Например, в ответ на ребяческие требования извиниться за ошибку тут же ее исправить. Однако как юрист и честный человек я не способен обнаружить ошибки в счетах вашего отца. В сберегательной книжке у него вы увидите, что он самолично сделал две записи, а никаких квитанций в банке не получал.

— Одна сумма в семь с половиной тысяч, а другая в четыре с половиной?

— Да.

— Относительно этих сумм директор банка Йонсен готов дать присягу, а я могу представить расписки.

— Расписки? Покажите их мне! — говорит адвокат, протягивая руку. — Никаких расписок выдано не было.

Консул:

— Даже если бы они были сейчас при мне, я бы поостерегся вам их передавать.

— Вам придется это сделать, вот увидите! Где это слыхано, чтобы частное лицо, какой-то торговец, позволял себе делать записи в сберегательной книжке! Не страдал ли он отчасти манией величия?

— Не думаю.

— Ну, я на этот счет слышал разное. Я его не знал, да и вы, наверное, тоже не знали. Чего только не приходится слышать, может, он даже и не был вашим отцом.

Джентльмену не пристало хватать адвоката за горло, но джентльмену позволительно побледнеть как мел и распахнуть дверь и, придержав ее, дать адвокату выйти. Короче говоря, джентльмен способен вести себя предельно корректно, на то он и джентльмен.

Но в данном конкретном случае?

Джентльмен может нанести удар кулаком либо выстрелить и повергнуть противника к своим ногам, оставаясь при этом джентльменом.

Но в данном конкретном случае?

Консул не сделал ни того, ни другого, ни третьего. Он был далеко не герой, он был смешанной расы, причем первого замеса, что означает просто-напросто половинчатость. Но консул сделал то, что в данном конкретном случае спасло его самого, родителей и ситуацию: он стоял, сохраняя невозмутимость, и смотрел противнику прямо в глаза. Лицо его приняло задумчивое выражение, он пытался сообразить, что тот имел в виду. Адвокат отпустил банальность, этак о каждом можно сказать, что он не знает, кто его отец. Не иначе, он стал перепевать старую песню. Только зачем ему это понадобилось? В конце концов консул, похоже, бросил об этом думать, отведя глаза, он с равнодушным видом принялся перебирать лежавшие на конторке бумаги.

Адвокат Петтерсен стал в тупик. Он лицезрел беспримерное самообладание, невероятную силу духа и превосходство, не имевшие ничего общего с апперкотом или отборной руганью. Как ему теперь быть? Он открыл рот и принялся защищаться, дабы не чувствовать себя ничтожеством: он попал как кур во щи, а все по вине других! Он поднял счета многолетней давности, это была его прямая обязанность, он служит банку и должен оберегать его интересы. А что он получил взамен?

Он заходил из угла в угол, что уже само по себе было невежливым, в чужой-то конторе, остановившись, посмотрел на висевшую на стене карту, отойдя, перетрогал стулья, словно хотел проверить, можно ли усесться хоть на один из них. Вытерев руки о штанины, он с горечью произнес:

— Я сожалею, что не захватил с собой стула.

Консул, казалось, целиком ушел в работу, он даже не поднял глаз.