А жизнь продолжается - [4]

На первых порах в городке насчитывалось не так уж и много домов. Средоточием всего была Сегельфосская усадьба, хотя лежала она чуть в стороне. Со временем народ стал мало-помалу строиться вдоль побережья и по соседству с лавкой Теодора и пристанью. В Сегельфоссе оседали мастеровые с юга, портной, фотограф, кузнец, булочник с мясником. Обосновалось тут и несколько мелких лавочников, только хлеб насущный доставался им нелегко. Первый мясник вынужден был отправиться восвояси, правда, на смену ему появился второй, приезжий часовщик нашел было себе применение в Теодоровом дворце, где занялся починкой целого арсенала старых часов, ну а потом ему тоже пришлось уехать. Ничего не поделаешь.

А толчок всему дал не кто иной, как Тобиас Хольменгро, который побывал в Мексике и, вернувшись, поставил на реке знатную мельницу. При нем новоселов в местечке прибавилось, и Сегельфосс стал разрастаться. Однако Хольменгро продержался недолго: пахотной земли в округе мало, почва скудная, до городов, где он сбывал муку, слишком далеко добираться. Да и время было смутное, рабочие у него подняли бунт и разорили мельницу.

И все ж таки городок потихоньку рос, что ни год, вырастало по два, а то и три новых дома, сюда перебрался на жительство уездный врач, открылась аптека. По прошествии нескольких лет в Сегельфоссе были уже почта и телеграф, судебная контора, банк, гостиница под названием «Гранд-отель» и кино. Если раньше здесь была только церковь со священником, то теперь появилась школа с учителями, ленсман[2], адвокат, полиция, а еще маленькая типография, печатавшая «Сегельфосский вестник». Большего и желать нельзя. А за чертой города были разбросаны невеликие усадьбы и домишки, обитатели которых кормились землей и морем.

Прежний городок с его жителями, можно сказать, канул в прошлое. Оно верно, были еще люди, помнившие и старого лейтенанта, и мельницу, но их можно было пересчитать по пальцам, и в расчет их особенно никто и не брал. Да и сами они попрятались и жили скрытно, погребли себя, что называется, заживо, выходили все больше по вечерам, полуночничали и рады были тому, что не на виду. Им уже не надо было поднимать детей, дети выросли и разъехались, муж с женою опять остались вдвоем. Из мужчин одни пробавлялись мелким рыболовством, другие по ночам убирали улицы и вывозили из города мусор, двое стариков рыли могилы на кладбище. Когда-то люди эти были такими же, как и все, вроде бы и не так давно, при Теодоре Лавочнике, дак и его самого уж не стало, все поумирали, одни старики только и доживали свой век…

По вечерам в сумерки женщины сходились к колодцу и предавались воспоминаниям о той поре, когда мельница молола, мужья зарабатывали, хватало на одежду и кофе, было чем топить печь, а каша сдабривалась патокой. Время от времени Господь был к ним милостив и посылал косяк сельди и добычливые ловы на Лофотенах, время от времени кто-то у них рождался, женился или же умирал, все было хорошо, все во благо. Взять хоть Лассена, сам он здешний, а под конец сделался епископом и министром у самого короля, ну в точности как Иосиф у фараона в земле Египетской.

В те поры тут ни «Гранд-отеля» не было, ни банка с кино, но жилось им не в пример лучше.

II

При новых хозяевах жизнь в Сегельфосской усадьбе заметно переменилась. Повседневный обиход был, так сказать, поднят на более высокий уровень — свидетельство того, что господа из усадьбы не чета местным обывателям. Небольшое расстояние от усадьбы до лавки и обратно Гордон Тидеманн проделывал не как-нибудь, а в коляске, да и вообще усвоил себе барские замашки. Ну к чему в такую короткую поездку желтые перчатки, да еще летним днем? Вдобавок он приобрел маленький щегольской катер, который и нужен-то был ему единственно для того, чтобы, подплыв к почтовому пароходу, перекинуться словечком с капитаном и дать полюбоваться на себя пассажирам. Впрочем, полюбоваться было на что: рослый, видный, он смахивал на иностранца, кожа смуглая, волосы темные, нос с горбинкой, сверкающие глаза и тонкие, плотно сжатые губы. Всегда превосходно одет, в вычищенных до блеска ботинках. Нет, это вам уже не Пер Лавочник, и даже не Теодор.

При его отце рыбачьи артели ежегодно отправлялись за сельдью, каждая на свое место, нередко они выходили и два раза в год, осенью до Лофотенов и весною после. Теодора в первую очередь интересовали торговля рыбой, ловля и засол сельди — именно то, что приносило верную прибыль. Но Гордон Тидеманн обучался в своих школах и путешествиях вовсе не этому, а премудростям бухгалтерского учета, биржевых курсов и заграничного сбыта, которые в его торговом деле не играли ровно никакой роли. Что толку скрупулезно и аккуратно составлять отчетную ведомость, коли лавка была не такой доходной, как сельдяной промысел, — если рыбакам, разумеется, сопутствовала удача. У Гордона Тидеманна состоял даже под началом торговый агент, который разъезжал по городам Нурланна, однако больших прибытков от него было что-то не видно, почему в один прекрасный день хозяин и призвал его к себе в контору и указал на стул. Хозяин был вежлив, но краток.