А жизнь продолжается - [30]

— И не говорите… Сольмунн[5]».

Он бы с радостью помог семье Сольмунна, но что мог простой аптекарь из Сегельфосса! Он выходил на прогулки и встречал разных людей, выслушивал их рассказы и снова возвращался домой. Кто он? Да никто. Он сидел раскладывал пасьянсы, раскрывал книгу…

А еще он играл на гитаре, и довольно искусно. Жена почтмейстера, разбиравшаяся в такого рода вещах, говорила, что подобной игры ей не доводилось слышать. Он подпевал себе, правда, несмело и тихо, словно бы стесняясь самого себя, но голос у него был ровный и музыкальный. Фру Хаген тоже не блистала по части пения, однако это не мешало им музицировать и получать от этого удовольствие, она садилась к роялю и исполняла Моцарта, Гайдна, Бетховена, он брал в руки гитару и наигрывал баллады и народные песни — что там ни говори, а это искусство и музыка, пускай в руках у него всего лишь гитара.

Он рисовался тем, что прикладывается к бутылке, и имел обыкновение утверждать, что никогда бы не отважился играть в присутствии фру почтмейстерши, не будучи в известном состоянии, каковое она должна извинить. Это была поза, которой он прикрывал свою застенчивость, а может быть, хотел подчеркнуть, что ему чуждо мещанское здравомыслие и он вовсе не обыватель. В обществе фру Хаген он чувствовал себя вольготно, она привыкла вращаться в артистической среде и умела с ним обойтись, они музицировали, болтали, шутили, у Хольма был просто дар развлекать людей. И он не всегда был навеселе, вернее даже, не так уж и часто, а если он иной раз и приходил к ней после того, как заглядывал накоротке в гостиницу к своему приятелю Вендту, то не переставал от этого быть остроумным и занимательным собеседником, совсем наоборот. Фру Хаген тоже за словом в карман не лезла, она ему нисколько не уступала, эта маленькая, гибкая, как ива, миловидная дама. Они пускались в самые невообразимые разговоры, да, у них завязался до того причудливый флирт, что одному Богу известно, чем это могло кончиться, — ведь, заигравшись с огнем, недолго и обжечься.

— Есть вероятность, что я вас люблю, — заявляет он, — вы ведь не захлопнете из-за этого передо мной двери?

— Мне бы и в голову не пришло это сделать, — отвечает она.

— Конечно, нет, ибо я — ничто. И моя внешность вас, наверно, тоже не привлекает?

— О нет. Мой муж куда интереснее.

— Да, но он вам не подходит, — говорит, покачивая головой, Хольм.

— Он меня любит.

— И я тоже. Я подумываю, а не сделать ли мне на затылке пробор?

— Фу! Нет, оставайтесь уж таким, как есть.

— Да?

— Вы не так уж и безобразны.

— Безобразен? Я был бы просто красавцем, если бы не этот ужасный нос.

— Да что вы, — говорит фру Хаген. — По-моему, он большой и красивый.

— Правда? А знаете ли, о чем я сижу и думаю? О том, что нам будет слышно, когда ваш муж станет подниматься по лестнице.

— Неужели?

— Да. И что я вполне успею вас поцеловать.

— Нет, — качает головой фру Хаген.

— Это почти неизбежно, — бормочет он.

— А что я ему скажу, если он нас застанет врасплох?

— Скажете, что сидели и читали книгу.

— Ну и нахал же вы! — рассмеялась фру Хаген.

— Я буду целовать вас очень осторожно. Словно мне это запрещено.

— Конечно, запрещено. Ведь я замужняя женщина.

— Я этому не верю. Вы юная очаровательная девушка, к которой я воспылал любовью.

Фру Хаген говорит:

— Что-то не видно, чтобы вы пылали. Тем более я знаю, никакой любви тут нет и в помине.

Хольм:

— И это после всех моих признаний!

— Признаний? Их и не было.

— Да что это с вами! Разумеется, я не стал говорить, что готов умереть на вашей могиле, но уж это вы могли бы понять и сами.

— Поиграем еще немножко? — спрашивает фру Хаген.

— Исключено! Ибо сейчас вы станете моей! — говорит Хольм, поднимаясь со стула.

Однако фру Хаген увертывается и медленно отступает, а точнее, укрепляет свои позиции, она отходит к окну и стоит на свету, она уже в безопасности.

— Подите сюда, скажите что-нибудь! — говорит она.

С плывущего на север каботажного судна на берег сошли немецкие музыканты, которые что ни год наведываются в местечко под названием Сегельфосс. Они настроены на хороший прием, обычно так оно и бывает, сегельфоссцы и покормят их, и приветят, они тут желанные гости. Перво-наперво музыканты отправляются в Сегельфосское имение и усадьбу; выстроившись напротив черного хода, они проигрывают весь свой репертуар. Их старания не напрасны, при первых же звуках валторны в окнах показываются люди, детишки приплюснули к стеклу носы, а красавица Марна и вовсе распахивает окно и усаживается на подоконник, чтобы слушать в свое удовольствие. Ну а фру Юлия, та остается в глубине комнаты и еле-еле удерживается от слез, так действует на нее музыка, — Бог ты мой, до чего же ее легко растрогать, милую фру Юлию. А внизу, в кухне, служанки, вальсируя, снуют между плитою и раковиной. Даже старая хозяйка и та покачивается в такт, даром что держит на руках внука.

Но вот музыканты доиграли до конца, старшенький мальчик выносит им конверт с деньгами, с бумажными деньгами, о, в Сегельфосской усадьбе хозяева щедрые. Будь дома сам Гордон Тидеманн, он непременно округлил бы вознаграждение — прибавил бы, заплатил широкой рукой. Такой это человек.