А жизнь продолжается - [138]

И все равно, дамы считали, это просто поразительно, что он может так хорошо объясняться.

Когда он говорил с Марной вчера на острове, то не мог объясниться. Правда ведь?

Марна медленно залилась краской.

Но может быть, ему позволят приехать зимой и поучиться еще?

— Добро пожаловать! — сказала фру Юлия, протягивая ему руку.

Он держался так просто и естественно, в нем было даже что-то от портового мальчугана из Дурбана, ни следа английской деланности, ни слова про куропаток, он сидел в той же рубашке, что и спал, со съехавшим набок галстуком.

Марна возьми и спроси: выходит, он сегодня не пойдет на охоту?

— Пойду во второй половине дня, — ответил он. Для того он сюда и приехал. Но подвозить его не надо, пусть старик не встает…

О, значит, старого Августа решили не беспокоить и дать ему выспаться до обеда? Только он давно уже на ногах, Бог его знает, ложился ли он вообще. Сейчас он плотничал и стучал молотком в коптильне, он положил у самого порожка новую доску, жизнь должна идти своим чередом, несмотря на то, что кто-то и умер. Старая половица отслужила свое и стерлась и скрипела всякий раз, когда на нее ступали. Как человек рачительный, Август пресек этот скрип, не дожидаясь следующего года.

Потом он спускается в город, по обыкновению, заворачивает на пристань — и что же? Для шхуны «Сориа» наконец-то прибыл мотор! Прибыл-таки, чертяка! Август с довольным видом кивает, он так и рассчитывал, что его доставит сегодня утром пароход, идущий на север. Правда и то, что Август слал телеграмму за телеграммой, зато теперь мотор здесь, сильный и мощный, стальной слоненок, внутри у которого чудесные шестерни и поршни, смазанный и готовый. Осталось его только установить, но сегодня пятница, а завтра Михайлов день, когда придут разбирать овец. Так что придется подождать с установкой до понедельника, это не работа, а одно удовольствие, он управится в два счета, не беспокойтесь!

Август накрывает мотор брезентом да еще обвязывает бечевой, чтобы никто не вздумал к нему притрагиваться. То-то удивится шкипер Ульсен, когда шхуна пойдет без парусов и без ветра. Консул скажет: «Подручный, ну и голова же вы!» А Август ответит ему от чистого сердца: «Как только вы проведаете о сельди, шхуна будет на месте тотчас же!»

На улице он встречает лавочника, с которым они весной сиживали за картами. Лавочник заводит свою шарманку: крупный счет, который он не в состоянии оплатить, жена и дети до того обносились, что не могут показаться на люди. Не поможет ли ему Август и на этот раз?

Август криво усмехается.

Только еще один раз, Бог его за это вознаградит!

— Я еще не был сегодня в банке, — говорит Август и идет мимо.

— Мы что, так больше никогда в картишки и не перекинемся? — не отстает лавочник.

О, как давно это было, было и быльем поросло — русская Библия, обручальное кольцо. За это время Августу улыбнулась судьба и привалили деньги из Поллена, он обзавелся черной шляпой и белым воротничком, сделался владельцем тысячи овец.

Август сворачивает к Сегельфосской лавке. Лавочник тащится за ним следом.

В лавке несколько человек, в том числе и Хендрик, который зашел туда от нечего делать, потому что лорд пойдет на охоту только после обеда. А еще там Гина и Карел из Рутена, они покупают цветную пряжу. Женщины с завистью на них смотрят, а вслух угодливо говорят, что такие цвета создал не иначе как Господь Бог. Ну и как же Гина распорядится этим великолепием, что она такое удумала?

— Да вот, — говорит Гина, — хочу наткать маленько сукна. Сколько уж там ни выйдет!

— Сдается нам, выйдет немало!

— А то у меня и юбки-то ни одной нету, — говорит Гина. — И всегда-то, как подойдет корм и надо идти за сеном, надо одалживаться. А окромя всего прочего, детишкам тоже нужно во что-то одеться, чтоб пойти в церковь. Вот и приходится садиться за кросна по бедности и убожеству.

— Это вы-то бедные! — восклицают женщины. — Вы ж заработали кучу денег, когда пели и играли в кино, мы уж наслышаны, да еще осушили большущий участок, хватит прокормить не одну, а и две коровы. Уж кому-кому, а не вам поминать про бедность и убожество!

Гина совсем не против того, чтоб ее чуток возвысили, она предлагает женщинам поглядеть и пощупать пряжу. Те отнекиваются, они, дескать, этого недостойны, но Гина великодушна и советуется с ними, как лучше расположить цвета:

— Я надумала, желтый, синий, красный и зеленый, а потом опять желтый, синий, красный и зеленый. А вы что скажете?

— Ну где уж нам, разве мы разбираемся в этаких тонкостях! — лицемерят женщины, а про себя прикидывают, как это все сочетается.

Наверняка им виделся детский рисунок, или радуга, или сон. Их, женщин, набиралось в селении пятьдесят. Они знали друг дружку, почти у всех были дети, все они одинаково нуждались, у всех протекала дерновая крыша и не всегда была еда на столе. Только другого они не ведали и привыкли довольствоваться тем, что есть. Так она, жизнь, в селении и текла, они благоволили и завидовали друг дружке, перемывали косточки и помогали друг дружке, они были самыми обыкновенными людьми, в которых намешано понемногу хорошего и плохого.

Разговор зашел о жене почтмейстера.