А жизнь одна... - [46]

Вела концерт розовощекая, с лучистыми глазами и красивым грудным голосом девушка из Союза свободной немецкой молодежи. По реакции зала на ее реплики, шутки, по горячим аплодисментам в ее адрес чувствовалось, что девушку эту здесь знают, любят. Она свободно говорила не только по-немецки, но и по-русски, правда, с милым акцентом, но довольно четко и правильно.

Было показано много удачных сценок, танцев, спето песен, и вдруг, как-то неожиданно для всех, словно по мановению волшебной палочки ведущей, за ее спиною вырос детский хор — девчонки и мальчишки в белых блузах и синих пионерских галстуках. Немецкие дети — здоровые, жизнерадостные, дисциплинированные.

— Как бесшумно выстроились — в один миг, — шепнула Анна Порфирьевна, а Курт Набут, сидевший рядом с ней, довольно кивнул головой.

С достоинством вышел руководитель хора — видимо, учитель пения — в отлично отутюженном сером костюме, больших роговых очках. В зале воцарилась тишина, учитель поднял дирижерскую палочку…

Николай Иванович и Анна Порфирьевна, потрясенные, посмотрели друг на друга: не ослышались ли они? Да нет, немецкие дети своими чистыми, удивительно прозрачными голосами по-русски пели то, чего действительно не ожидал никто:

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой —

С фашистской силой темною,

С проклятою ордой…

Великая песня, великий гимн Отечественной войны, прозвучавший впервые в самом начале гитлеровского нападения на нашу страну и непревзойденный по силе чувства, по точности образов ни в годы сражений, ни после…

А под сводами зрительного зала звонкие детские голоса старательно выводили по-русски слова «Священной войны», призывая все кары мира на головы фашистских захватчиков. И девушка-ведущая стояла сбоку от хора и пела вместе со всеми.

Мой дед опять почувствовал, что глаза его стали влажными. А Анна Порфирьевна, как всегда в момент большого волнения, искала в сумочке носовой платок и никак не могла найти, хотя он то и дело попадал ей в руки…

10.

Все заметнее стали редеть славные ряды ветеранов Великой Отечественной. От старых ран, от новых болезней, просто по возрасту уходят они из жизни. Не столь уж много бывших участников обороны Москвы и Ленинграда, великих сражений в Сталинграде и на Курской дуге, в Белоруссии и за Днепром, на Висле и Одере, в Берлине и Праге «дотянуло» до наших дней.

Случилось так, что капитан в отставке Николай Иванович Крылаткин после кончины известного генерала стал председателем совета ветеранов армии. Вначале испугался столь солидной ноши, а потом даже гордился оказанным ему доверием, организовывал новые встречи ветеранов, привлек целые пионерские дружины для оказания помощи престарелым и одиноким бывшим фронтовикам.

— Ну, батя, тебе бы сейчас еще генеральское звание, — посмеивался над дедом мой отец. — А что — предшественник-то твой ведь генералом был!..

— Брысь, мелюзга, — отмахивался дед.

А мне вспомнилось, как отец, учась еще в седьмом классе, очень удивился, когда увидел увеличенный портрет Николая Ивановича на стенде в школьном музее под красочно оформленной надписью: «Родители наших учащихся — орденоносцы Великой Отечественной войны». А ведь был его первенцем, дружили они по-мужски преданно и крепко, и отцовские рассказы о войне подраставший Ваня слушал с восхищением, да вот как-то ни разу не задумался над тем, что отец его может стоять в ряду тех, кого зовут героями Великой Отечественной. Впрочем, не трудно догадаться, почему так случилось: ведь Николай Иванович обычно рассказывал не о себе…

И все-таки понял, почувствовал мой отец, как всем своим существом жил его родитель воспоминаниями о войне, об однополчанах. И даже разобрался, что не ко всем из них относился он с братской нежностью. Особенно не жаловал дед бывшего соученика из параллельного класса Олега Царева. Читатель, может быть, помнит пройдоху, который с легкостью необыкновенной пошел в народное ополчение и растерялся, струсил при первом же налете фашистской авиации, а потом всю войну прослужил на маленькой тыловой станции. После войны он возглавил дом народного творчества, стал респектабельным деятелем культуры, удачно женился — жена помогла ему получить высшее образование, работая на двух работах. Дед хорошо знал и уважал эту женщину, а Царев, «выйдя в люди», бросил ее с ребенком и женился на другой, потом на третьей. И ведь попадали же под влияние прохвоста хорошие женщины — одна выучила, другая одевала с иголочки. Но первых двух обманул и оставил Царев, зато третья сама прогнала его…

Как личную обиду воспринимал дед моральное падение некоторых участников войны, презрительно говорил:

— Честь на мягкую мебель променял? Думал, за твои заслуги боевые тебе все прощаться будет?

Не любил горлопанов, выскочек, корыстолюбивых и нахальных. И не стеснялся сказать им прямо, что о них думает.

Совсем недавно вновь появился Царев на пороге дедова дома. Мама сказала мне, что Николай Иванович не сразу признал в благообразном, но явно опустившемся старом человеке бывшего школьного кумира, а признав, встал в дверях:

— У нас неприемный день, гражданин!..

Гость ошалело посмотрел на хозяина, потом жалко улыбнулся: «Извините, не знал…» Но дед все-таки впустил его в квартиру, часа два они сидели взаперти, потом сухо распрощались без обещаний повидаться еще. И никто не знает, о чем они говорили те два долгих часа.