А завтра — весь мир! - [115]

— Это изображение, по контрасту, можно назвать великим искусством: женщина белой расы во всей её незамутненной славе, подходящий компаньон для белого человека и мать его детей. Обратите внимание на высокий нордический лоб, открытую честность голубых глаз, крепкие бедра. — Стон нарастал. — Сильные, но грациозные ноги, крепкие груди...

Гаусс, сидевший возле меня, тихо стонал и тяжело дышал.

— Остановите, его. Господи, остановите... я этого не вынесу...

— Это создание, скажу я вам, создано стать матерью германских детей, и человек, обессмертивший её великолепие, может называться художником.

Он накинул на картину ткань. Как раз вовремя, судя по звукам с задних рядов.

— Однако, — он повернулся к недавнему приобретению доктора Лучиени, — что мы можем сказать об этом ужасе? Я скажу вам, кадеты. Мы не должны ничего о нем говорить. Нет смысла объясняться с вырожденцами, мы идентифицируем их, как вошь или чумную крысу. — Профессор потянулся через стол и вытащил тяжелый двуствольный дробовик. — Мы с ними разбираемся.

Он положил ружье на стол, снял картину с мольберта, подошел к вантам и воткнул полотно туда. Вернулся к столу и поднял дробовик, по ходу его взводя.

— Не стоит рассуждать о дегенерации, мы ее уничтожаем, искореняем, прижигаем, как гнойную язву.

Он прижал ружье к плечу, прицелился и выстрелил из обоих стволов. Профессор Сковронек был хорошим стрелком, что он доказал на несчастных страндлоперах на побережье Каоковельда несколько месяцев назад. Картина взорвалась облаком ярких клочков холста. Как только дым рассеялся, мы увидели, что рама еще цела, хоть и перекручена, но весь центр картины исчез. Профессор положил дымящийся дробовик и показал на меня.

— Вы, юноша. Прохазка, да? Выбросьте эту ерунду за борт. Хорошо, кадеты, на этом моя сегодняшняя лекция закончена.

Профессор собрал свои вещи, и класс разошелся по своим делам, а я снял останки картины с вант. Угол холста остался цел — гвоздичное дерево с блестящей листвой и голова одной из женщин. Один грустный глаз косился на меня, пока я шел к поручню, как бы говоря: «Как ты мог так поступить со мной после всего того, что было между нами?» Я запнулся на секунду, взглянул на неё и выбросил за борт. Сквозняк в кильватере корабля подхватил картину и на мгновение подбросил в воздух, затем она упала в воду.

Один из сопровождавших нас альбатросов спустился со своего вечного места за кормой на несколько мгновений, чтобы определить, стоит ли это есть. Он быстро решил, что нет, и расправил большие крылья, чтобы взлететь вверх без видимых усилий и занять свою позицию. Я вернулся к своим обязанностям, и картины вскоре забылись. Однако «Римская невеста» Шайбенрейтера надолго осталась в нашем коллективном сознании и часто обсуждалась художественными критиками в кают-кампании. Кадеты не так уж хорошо разбирались в изобразительном искусстве, но безусловно знали, что нравится именно нам.

Глава пятнадцатая

ОСТРОВА БЛАГОСЛОВЕННЫХ

Первым крупным портом захода в Тихом океане стала Апиа на острове Самоа. Мы достигли его шестнадцатого мая, при этом, немного отклонились от курса вдоль десятой параллели южной широты, но тут уж ничего не поделаешь — Самоа был немецкой колонией и с тех пор, как Австро-Венгрия стала главным союзником Германии, для австрийского корабля казалось немыслимым пройти по Тихому океану и не остановиться на несколько дней с визитом вежливости.

После удручающей дегустации Французской Полинезии, представленной островом Хива-Оа, мы с уверенностью ожидали от Самоа самого худшего. Немцы находились здесь с 1880-х годов, так что островитяне, несомненно в мышино-серых парео, маршируют туда-сюда по окаймленным пальмами плацам под рявканье строевых сержантов и звуки марша «Прусская слава», исполняемого на ракушках и крабовых панцирях. Приятным сюрпризом после высадки оказалось, что, хотя колонизаторы и миссионеры кое-что поменяли — остановили людоедство и одели островитян более пристойно, в основном самоанский стиль жизни остался незатронутым. Предполагаю, что немцев просто оказалось слишком мало для того, чтобы провести более радикальные преобразования.

Немцы получили это место почти случайно, кайзер Вильгельм всегда называл его «тот абсурдный остров», и, не обладая стратегической важностью, Самоа никого в Берлине не интересовал. В Апии имелась колониальная полиция и немецкий губернатор, германский корвет стоял на якоре в бухте, а несколько плантаторов, торгующие копрой, жили в глубине острова, но в остальном жизнь текла, как и раньше, не считая того, что местный король (к которому мы попали на аудиенцию) приобрел великолепный мундир бисмаркского кирасира в комплекте с остроконечным шлемом пикельхаубе и носил его во время выполнения судебных функций, а также говорил на сносном немецком.

Также в Апии устроили женский монастырь, в нем проживали пятьдесят или около того монашек-урсулинок из Мекленбурга. Они управляли хорошо оснащенной и высокоэффективной больницей, а также открыли школу-интернат для дочерей местной знати, где девочки учились немецкому языку, письму, шитью и остальным предметам по программе «дети-кухня-церковь», положенной девочкам в кайзеровской Германии.