…А вослед ему мертвый пес: По всему свету за бродячими собаками - [43]

Однако после этой встречи, хоть памятной ее не назовешь, Джон прислал мне письмо, в котором описывал нападение гиппопотама — «a devil of a hippopotamus» — на ту пирогу, в которую он тогда сел, чтобы добраться до берега, и, может статься, именно упоминание о гиппопотаме побудило меня ему ответить. Этот обмен письмами положил начало переписке, которая с тех пор не прерывалась вплоть до пресловутого послания о собаках.

Из Сумбаванги мы возвращались, потратив на дорогу несколько часов, на красном пикапе, нанятом по крайне высокой цене у начальника таможни, и случаю было угодно, чтобы к Касанге мы подкатили в тот самый момент, когда вдали на озерном горизонте проступил силуэт корабля, незабываемо характерный; что до меня, я не видел «Льембы» со дня нашего знакомства с Джоном, а это было двадцать лет тому назад; теперь я с удовольствием констатировал, что она все та же, какой мне запомнилась вплоть до подробностей. Между тем стемнело, холмы конголезского берега, в светлое время прекрасно различимые, поглотили сумерки.

Сомалийцы или люди, выдающие себя за таковых, только что арестованные за то, что без разрешения ловили рыбу в водах озера, в ожидании решения своей участи сидели в каморке под присмотром офицера иммиграционной службы и молодой чрезвычайно элегантной женщины с большим гонором, также наделенной некоей репрессивной властью. Среди пассажиров, высадившихся с «Льембы», находился также проповедник-пятидесятник, выдворенный из Замбии за отсутствием визы. Мы с Джоном проводили его от пристани до «гостевого дома» в Касанге, заведения весьма незатейливого, но с вывеской, доныне возвещающей, что имя ему «Бисмаркбург» — так называлось все селение в те времена, когда немцы построили здесь форт, занимаемый теперь частями танзанийской армии, и посадили манговую аллею, причем некоторые манговые деревья выжили и достигли изрядных размеров. По дороге мы беседовали и успели убедиться, что пятидесятник, парень молодой и ражий, который без усилия тащил гигантский чемодан, по всей вероятности, набитый Библиями и благочестивыми брошюрками и потому чудовищно тяжелый, был сверх того полусумасшедшим или жутким фантазером: он, к примеру, расписывал нам, как во время его плавания на борту «Льембы» поднялся шторм, громадные волны швыряли судно, словно соломинку, а между тем другие пассажиры ничего подобного не припоминали; должно быть, подобная картина была ему навеяна аналогичным описанием в «Деяниях апостолов», где повествуется о буре, застигнувшей святого Павла между Критом и Мальтой.

Когда мы, все еще в компании проповедника, подошли к селению, пошел дождь. Он лил всю ночь, так что к утру на пространстве, отделявшем жилище родителей Джона, где он поселился на время нашего пребывания здесь, от дома священника, куда устроили меня, поскольку в принципе это было самое комфортабельное строение во всей Касанге, да к тому же одно из немногих, снабженных электрогенератором, — итак, между двумя нашими обиталищами образовалось небольшое озерцо. Кстати, когда Джон привел меня к этому кюре, тот, в обществе своей служанки и одновременно любовницы — такое смешение ролей отчасти способствовало падению авторитета Римско-католической церкви в глазах жителей Касанги — потягивал пиво и смотрел по телевизору фильм, действие которого происходило в Кении, там семейство белых, по-видимому фермеров, в собственном доме подвергалось осаде со стороны стаи оголодавших львов, готовых на все, вплоть до того, чтобы высадить двери и окна, лишь бы достигнуть вожделенной цели.

Назавтра сожительница пастыря, несомненно разгневанная тем, что он после визита в guest-house вернулся на бровях, отказалась впустить его в дом, так что я оказался в ситуации довольно деликатной: всю ночь слушал, как он барабанит в дверь и протестует, а открыть ему не решался вопреки сознанию, что этот инцидент не преминет нанести дополнительный урон престижу католической церкви; ведь подобный поступок с моей стороны означал бы, что я вмешиваюсь в ссору, которая меня не касается, да к тому же вряд ли дело святого отца здесь было правым, по мне, уж скорее наоборот.

В понедельник 15 января 2007 года ранним утром Джон отправился на берег озера, чтобы устроить постирушку и разузнать, почем сейчас mikeboka — рыба, очень ценимая во всем регионе, но становящаяся все большей редкостью, причем никто не знает, продолжится ли это оскудение, а потому временами она неподъемно дорожает. Я же его в это время ждал, прислушиваясь к шуму дождя, барабанящего по железным крышам и стекающего с них в подставленные ведра и тазы; ждать пришлось в хижине его родителей — почти незаметной матери, постоянно занятой домашними делами и при появлении постороннего норовящей куда-нибудь спрятаться, и почти такого же скрытного отца, время от времени пробегающего по двору, мелко семеня и прижимая к себе Библию в пластиковом непромокаемом переплете красного цвета. Комнату, в которой я сидел и где женщины этого семейства регулярно подавали на стол, украшал календарь, изданный в Герцеговине почитателями Святой Девы Междугорья, где она изображалась такой, какой некая английская туристка умудрилась ее запечатлеть на пленке в момент одного из ее явлений. На скамье лежало старое охотничье ружье, из которого в незапамятные времена отец Джона якобы убил льва. Когда дождь кончился, Джон зашел за мной и мы пошли пешком в соседнее селение Килевани по тропинке, которая то вела вдоль озерного берега, то забирала вверх, вилась среди лесистых холмов. Время от времени тропинку перед нами впопыхах перебегал варан. В одном месте, откуда открывалась особенно обширная панорама, мне показалось, что я узнаю фон, на котором Джон снял один из своих первых фотопортретов: очень рослого, совсем молодого парня, его супругу, стоящую с ребенком на руках рядом, но чуть сторонясь, а на заднем плане озеро.