А вдруг это правда? - [72]

В то мгновение, когда ее рука коснулась тумблера, в голове у нее зазвучали певучие голоса, обретая какой-то неожиданный смысл. Пели «Харт», голоса Энн и Нэнси сливались. Она убавила громкость и со вздохом откинулась на спинку сиденья. Понемногу подступала и брала свое мигрень. Как раз с этой проклятой песни «Харт» все и началось.

Она вспомнила, как почти четыре года назад скользнула за руль арендованной машины, и на сердце у нее было тяжело от вынесенного врачом вердикта. Тогда тоже пели «Харт», «потерянный хит», о котором она совсем забыла, пока не услышала в тот день. Пока она слушала слова, в ее голове зародилась идея, смутное «а что, если» – она и не думала ее воплощать, пока той самой ночью не воплотила.

Брайт тряхнула головой, чтобы избавиться от воспоминаний, и включила заднюю передачу, выезжая с парковки и разворачивая машину в сторону дома. Ей не терпелось попасть туда. Как только она вернется домой, она сможет перестать думать обо всей этой ерунде, погрузится в жизнь с мужем и ребенком, проблемы ужина, купания, сказки на ночь, в знакомый дом, которого она не заслуживала, но за который отчаянно цеплялась. Ее ошибка осталась в прошлом, и, если повезет, она сможет навсегда оставить ее там.

Первое, что она услышала, войдя в дом, был телевизор, по которому показывали мультики. Брайт позволила омыть себя звукам «нормальности», когда входила на кухню, уже предвкушая, как откроет холодильник и достанет оттуда продукты для готовки, – просто чтобы чем-то себя занять.

Но когда она обернулась и увидела сидящего за кухонным столом Ивретта, то инстинктивно поняла: все будет не так просто. Его глаза, встретившись с ее глазами, сказали ей, что в ее отсутствие что-то случилось. Нечто ужасное.

– Что стряслось? – спросила она, и ее внутренности превратились в желе.

Она сделала шаг к мужу, но он поднял руку, как регулировщик. Он словно бы говорил: «Не подходи ближе». Она застыла, опершись рукой о кухонный стол.

– Я сегодня был у доктора Фергюсона, – сказал Ивретт.

Нет, нет, нет, нет! – раздалось в ее голове. Такого не может быть. Только не сейчас. Она моргнула и промолчала.

– Я намеревался сделать тебе сюрприз. Вместо этого сюрприз ждал меня, – добавил Ивретт. Он издал короткий горький смешок.

Она кивнула и закрыла глаза, чтобы не видеть его печального лица. Желудок свело, и она сильнее ухватилась за стол.

– Он не… – Его голос сорвался, и Ивретт сглотнул, прочистил горло, звук получился сдавленным. Он снова попытался заговорить: – Он не мой.

Брайт поняла, что это не вопрос, что муж сам сделал все выводы, без чужой помощи или объяснений. Она снова кивнула и опустила глаза, изучая свои побелевшие костяшки пальцев. Она вцепилась в кухонный островок, и внезапно название этого предмета кухонной обстановки приобрело совершенно новый смысл.

– Кто? – спросил Ивретт.

Вопрос прозвучал как пощечина, и она почувствовала, как удар отдался в ней эхом. Она так долго ждала этого момента, боялась одного этого слова.

Перед тем как ответить, она сделала глубокий вдох.

– Кое-кто с работы. – Она помолчала. – Это не имеет значения.

Ивретт прищурился и подался вперед, как будто пытаясь разглядеть ее получше.

– Не имеет значения? – В его голосе звучало недоверие. – Конечно, имеет.

Она посмотрела в сторону кабинета, где Кристофер смотрел телевизор. С огнем во взгляде повернувшись к мужу, она на него шикнула. Муж пристыженно откинулся назад.

– Его отец ты, – сказала она, и что-то внутри ее, о существовании чего она не подозревала, говорило спокойным и ровным тоном.

– Да, и я так думал до сегодняшнего дня. И ты позволяла мне так думать. Какой же я идиот.

– Его отец ты, – повторила она. – Во всем, что имеет значение.

Она подумала о том, как биологический отец Кристофера пьет джин с тоником, как будто это вода, наслаждаясь звуком собственного голоса, как от него несет самоуверенностью, которая – в минуту слабости много лет назад – показалась ей хорошим качеством. Она ничего не хотела от Трента, ничего, кроме мелочи, невидимой невооруженным глазом, мелочи, которая позволила ей стать матерью. Она сбежала с этой мелочью, а он даже не заметил, спал беспробудным сном, забросив руки за голову, когда она выбралась из его номера в отеле, а за окном над кроватью тем временем занялся рассвет.

Ивретт вздохнул – долгий выдох, и звук был такой, словно исходил из огромной трещины в его груди, трещины, которую она создала точно так же, как если бы с размаху ударила его топором. Она опустилась перед ним на колени, и слова посыпались сами собой:

– Этого прости слишком мало, но… я с ума сходила от того, что узнала о тебе… о нас… и я подумала, я подумала… есть способ получить семью, которую мы хотели и… – Она замолкла, понимая, как глупо это прозвучит, но зная, что должна в этом признаться: – Я думала, что никто никогда об этом не узнает и никто не пострадает. Я была так глупа.

Она попыталась поймать его взгляд, но он отказывался на нее смотреть. Он продолжал смотреть поверх ее головы на холодильник позади нее, оклеенный фотографиями и напоминаниями о жизни, которую они прожили вместе, их маленькой семье из трех человек. Он не хотел ничего, кроме этого, и она твердо вознамерилась дать ему это.