… а, так вот и текём тут себе, да … (или хулиганский роман в одном, но очень длинном письме про совсем краткую жизнь) - [20]

Я, жалко скуля, тру отхлёстанные места, отводя взгляд от младших, которые окаменело молчат, вжавшись в спинку дивана…

Во дворе мы играли в «классики» – четыре пары квадратов, начерченных мелом на бетоне дорожки. Надо вбросить «биток» – круглую плоскую жестяночку из-под обувного крема, наполненную для устойчивости песком – в один из «классиков» и скакать к нему на одной ноге, поднять и выскакать через оставшиеся классики, и если нигде при этом не наступил на черту, можно вбрасывать «биток» в следующий квадрат-классик. Когда твой «биток» побывает во всех (с первого по восьмой) «классиках», занимай себе «дом» – один из квадратов, где в дальнейшей игре можно вести себя как дома – становиться на обе ноги и отдыхать.

Если «биток» упадёт на черту, или вне очередного «классика», или если при скачке наступишь на черту, то в игру вступает следующий, а ты превращаешься в зрителя.

Ещё были игры с мячиком.

Например, надо одной рукой бить его о землю, выговаривая по слову при каждом ударе:

– Я!.. знаю!.. пять!.. имён!.. девочек!..

Под каждый из последующих ударов мячика о землю надо было назвать одно девочкóвое имя, но только чтоб они не повторялись.

Затем шли пять имён мальчиков, пять цветков, пять животных и т. д., и т. п., до момента, когда мяч отскочит куда попало, или игрок собьётся в своих перечислениях.

Другая игра с мячом не настолько интеллектуальна – ударив им о розовато-выцветшую штукатурку здания (поближе к его углу, подальше от окна в первом этаже) нужно угадать место падения и, на излёте, перепрыгнуть широко раздвинутыми ногами над мячом, чтоб он тебя не коснулся; а стоящий позади игрок должен подхватить его после удара о землю и снова бросить в стену – уже для своего перескока и твоего перехвата, хотя участников может быть и несколько, но тогда жди свою очередь.

Меня завораживала бесконечность этой игры, как те картинки-перевёртыши на боку огнетушителя…

Играли мы и вне двора, по ту сторону окружающей квартал пустынной дороги, там, где напротив дома стоит высокий забор мусорки с дощатыми же воротами, а рядом ровная площадка поросшая зелёной травой и куча песка на ней.

Зачерпнув пригоршню песка, надо его подбросить и, когда падает, поймать в подставленную ладонь. Над уловом приговариваешь:

– Ленину – столько!

Песок с ладони подбрасываешь во второй раз и снова ловишь, и теперь уже надо сказать:

– Сталину – столько!

После третьего подброса песок никто не ловил, а даже наоборот – прятали руки за спину, а потом ещё и хлопали ладонью о ладонь, чтоб они начисто отряхнулись:

– А Гитлеру – вот столько!

Мне казалось это не слишком честным – не оставлять последнему ни капельки и однажды, играя в одиночестве, я нарушил правила, поймав щепотку песка даже и для Гитлера, хотя знал, что он плохой…

Ещё мы делали «секреты» – выкапывали мелкие ямки, не глубже чашки, выкладывали дно её головками от собранных в траве цветов и накрывали их осколком стекла; цветы казались ещё красивей под придавившим их стеклом, а ямку засыпали.

Мы уславливались «проведать секрет» на следующий день, но либо забывали, либо шёл дождь, а потом мы их уж не могли найти и делали другие…

Однажды дождь захватил меня в круглой беседке посреди двора.

Нет, не дождь – гроза.

Чёрная туча навалилась на весь двор и сразу стемнело будто к ночи, а бывшие в беседке взрослые и дети разбежались по дорожкам к своим подъездам, только я замешкался над забытой кем-то книжкой с картинками про трёх охотников, как они бродят по горным лесам.

И тут из тучи хлынул водопад. Пробежать под ним до подъезда было невозможно, оставалось лишь ждать пока кончится.

Гроза разразилась невиданная: молнии рассекали небо из края в край квартала, беседка подпрыгивала от громовых раскатов и вода под напором ветра хлестала чуть не до центра её пола.

Я перенёс книгу на скамью вдоль подветренной стороны, но и туда добивали шальные каплищи. Было страшно и холодно.

Когда гроза миновала и тёмные, в клочья драные тучи открыли синь неба, оказалось, что день вовсе не кончился, а от подъезда бежит Наташа с ненужным уже зонтом – мама послала её позвать меня домой.

– Мы знали, что ты тут,– запыханно сказала она.– Тебя вначале было видно…

( … не могу сказать, что у меня особый нюх на конспираторов, но всякий раз стечение обстоятельств приводит меня туда, где возникает некий тайный сговор …)

Когда трое мальчиков старшей группы начали обмениваться туманными намёками, типа:

«так сегодня точно пойдём? после садика, да?», мне стало нестерпимо обидно, что намечается какое-то приключение и пройдёт мимо, а мне останется каждодневное одно и то же.

Я подошёл к предводителю и спросил прямо:

– А куда вы пойдёте?

– На кудыкины горы – воровать помидоры.

– А меня возьмёте?

– Ладно.

У меня уже имелось смутное представление, что воровать – плохо, но я в жизни не видел гор, а только лес и речку, и ещё Бугорок – невысокий, поросший ельником холм в конце футбольного поля за мусоркой, обращённый к нашему кварталу песчаным боком.

Но самое главное, мне хотелось дивных кудыкинских помидоров, наверняка, втрое больше обычных.

Я даже почти видел их красные лоснящиеся бока, и потому едва мог дождаться, когда начнут забирать детей из садика, чтоб отказаться от возвращения домой с чьей-то мамой из нашего квартала; я хочу пойти быстрее – с мальчиками.