А. С. Секретная миссия - [62]

– И по какой же части изволите быть?

– По торговой, – не моргнув глазом, ответил Пушкин. – Занимаемся ювелирными изделиями, антиквариатом…

Синьор Страцци с нешуточным уважением закатил глаза, поцокал языком с видом человека, умеющего отличить богатых купцов от пускающей пыль в глаза мелюзги. Пушкин бросил еще несколько лениво многозначительных фраз, старательно рисуя образ именно тех крупных рыбок, которые могли в первую очередь заинтересовать субъекта вроде их провожатого: глуповатые и неосмотрительные проезжие, набитые дукатами, не имеющие здесь ни связей, ни знакомых, люди, за которых никто не вступится и не станет искать…

Ему пришло в голову, что он мог и переусердствовать – и ожидать следует не попытки подлить какую-нибудь гадость в вино, а похищения ради выкупа. Но такая возможность, честно говоря, не особенно беспокоила – барона он уже повидал в серьезном деле, да и сам не был легкой добычей для первого встречного итальянского шаромыжника…

Даже не зная города, нетрудно было догадаться, что карета услужливого синьора Страцци увозит их куда-то на окраины Флоренции – купол недостроенного собора Санта Мария дель Фиоре, служивший великолепным ориентиром, уже почти не виден был над городом. В конце концов карета очутилась за городскими воротами, где по одну сторону узкой дороги тянулись оливковые сады, а по другую по склону горного хребта взбирались старинные зубчатые стены. Из горных ущелий налетали порывы прохладного ветра, карета то и дело обгоняла пешеходов – несомненно, приезжих, в поисках достопримечательностей собравшихся взобраться к церкви Сан-Миньято, откуда на много миль открывалась великолепная панорама Флоренции и окрестностей. Пушкин поймал себя на том, что с превеликим удовольствием последовал бы их примеру. В этом городе было множество великолепных картин, статуй, дворцов и памятников, которые он жаждал увидеть воочию – но начинал подозревать, что не сможет этого сделать, не позволят дела. Было грустно и обидно…

Карета остановилась у одинокого домика, стоявшего посреди оливковых деревьев, синьор Страцци, рассыпаясь в любезностях, распахнул перед ними дверцу, и карета сразу же отъехала. Предводительствуемые проворным чичероне,[3] они направились внутрь.

Внутри не оказалось на первый взгляд ничего, позволившего бы подозревать в этом домике притон разврата или разбойничье логово – их встретила проворная служанка, пожилая и дебелая, в чистом переднике. Что, впрочем, еще не свидетельствовало о благонадежности уединенного домика за городской чертой: как человек с некоторым жизненным опытом, отягощенным к тому же службой в Особой экспедиции, Пушкин превосходно помнил, что порой такие вот улыбчивые и домовитые тетушки способны хладнокровнейшим образом придерживать за ноги незадачливого путника, пока господа разбойнички его старательно режут…

Служанка, кланяясь и что-то тараторя на непонятном для них итальянском, провела всю троицу в чистенькую гостиную, где на стенах, обитых китайским штофом в мелкий бело-синий цветочек, висели небольшие картинки и гравюры нисколько не фривольного содержания – виды Флоренции, пейзажи, портреты незнакомых господ и дам, а в углу стояли даже клавикорды. Указала на кресла и исчезла.

Они уселись. Синьор Страцци остался стоять, умильно им улыбаясь и поигрывая фальшивым брильянтом на часовой цепочке. Колыхнулась занавеска, и в гостиную впорхнули два очаровательных создания – светловолосая девушка в синем муслине и черноволосая в изумрудно-зеленом: сияя обворожительными улыбками, приседая, они подошли к новоприбывшим так непосредственно и живо, словно были знакомы давно. Барон, топорща усы, звучно крякнул с видом довольным и мечтательным.

– Позвольте рекомендовать, – маслено улыбаясь, сказал синьор Страцци с видом доброго дядюшки из старых английских романов, намеренного устроить счастье благородным юным парам. – Синьорина Тереза (светловолосая улыбнулась), синьорина Франческа (черноволосая лукаво склонила головку). А это – наши друзья, синьоры Алессандро и Алоизио, путешественники по торговой части…

Как, должно быть, оказалось заранее оговорено, Тереза без колебаний направилась к Пушкину, а ее подруга не менее целеустремленно присела на подлокотник кресла барона, взиравшего на нее со столь умильным видом – словно русский квартальный на рубль взятки, – что Пушкин всерьез забеспокоился, не забудет ли Алоизиус о долге службы. От этих мыслей его тут же отвлекли – склонившийся к его уху синьор Страцци сладеньким голоском пропел:

– Синьор Алессандро, не пожелают ли гости чем-нибудь угоститься? Девушек тоже следовало бы попотчевать… и дать им немного денег, чтобы заранее знали, что имеют дело с благородными людьми…

Не раздумывая, Пушкин вынул четыре золотых дуката и сунул ему в ладонь. Поскольку никаких предварительных договоренностей касаемо размера платы не велось, поступок был не вполне здравый – однако как нельзя лучше соответствовал принятому им на себя образу глупого богатенького молодчика, преспокойно швырявшего деньги без счета. Барон, не мешкая, внес свою лепту, небрежно бросив золотые на стол, так что они, мелодично позвякивая, раскатились по скатерти в бело-красную клетку.