А с Алёшкой мы друзья - [5]

Так вот, мы с незнакомым мальчишкой припустились бегом, добежали до конца ограды, повернули направо и очутились в хорошо знакомом мне тупичке. Мы бежали так быстро, что, остановившись, не могли сразу разговаривать целыми фразами. В перерыве между вдохами и выдохами мы перебрасывались отдельными словами:

— Видал!..

— Ага…

— Здорово бежали!..

— Сумасшедший!

— Кто?..

— Ты…

— Почему?..

Но я не мог объяснить удивлённому мальчишке, почему я сейчас назвал его сумасшедшим. Если бы мне хватило дыхания на большую речь, я растолковал бы ему, что только сумасшедший способен на глазах у представителя власти нарушать правила поведения граждан в общественных местах; только дурак может задать стрекача, услышав властный свисток, требующий немедленной сдачи в плен и раскаяния, за которым немедленно последует полное прощение. А ещё бы я сказал, что нечего было, не спросясь, делать меня своим соучастником в тот самый день, когда я впервые встал на путь самостоятельной жизни. Но вместо этих длинных фраз я сказал только одно слово, и, по-моему, оно было яснее всех этих длинных фраз.

Надо было продолжать ссору или расходиться. Смешно выпятив губу, незнакомый мальчишка смотрел на меня, оценивая с обидной невозмутимостью. В карих глазах прыгали смешинки. Когда молчание стало тягостным, он усмехнулся и спросил:

— В лагерь собрался небось?

— Ну, собрался. Ну и что?

— А ничего. Поезжай.

— Вот найду такси и поеду, — совершенно неожиданно для себя сказал я, доставая из кармана брюк два рубля пятьдесят копеек — целое состояние, выданное мне на карманные расходы. Я уверен, что этот мой жест был полон независимости, но он не произвёл на мальчишку никакого впечатления.

— Ладно погоди, — всё так же усмехаясь, сказал он, — как бы нам опять на того старшину не налететь.

Он дошёл до угла дома и, зачем-то присев на корточки, осторожно выглянул из-за водосточной трубы.

От усталости у меня подкашивались ноги. Я хотел прислониться к забору, но вовремя заметил, что он только что окрашен. Маляры ушли обедать, а лестницу и ведро с краской оставили под деревом в тени. Лестница была прислонена к стволу, и на нижней перекладине её сидел старичок, одетый не по погоде. На нём были суконные брюки, заправленные в хромовые сапоги, чёрный, застёгнутый на все пуговицы пиджак и высокий картуз, увидеть который можно только в кино из дореволюционной жизни. Старичок дотронулся до ведра, зачем-то понюхал палец и сказал:

— До чего же удивительно быстро дома у вас в городе растут!

— Строят, — неопределённо ответил я, не очень расположенный вступать в разговор.

— «Строят», — передразнил меня старичок. — Ты вон погляди, какую махину под небо возвели. Чего же ты нос воротишь? Ты погляди.

— Видал. Мне на этот дом не то что смотреть, мимо и то противно проходить.

— Не угодили, значит, тебе?

— Не угодили.

И, уже не знаю почему, я вдруг выпалил:

— Самый мой заклятый враг в этом доме живёт.

— Ну-ка, ну-ка, кто такой? — неожиданно заинтересовался старичок.

— А вам зачем?

— А у меня в этом доме сын и два внука живут. Вот там, на седьмом этаже.

— Мой пониже, на втором.

Я хотел уже отойти, но старичку торопиться было некуда, и он считал, что до конца разговора ещё далеко.

— Значит, не просто враг, говоришь, а заклятый, словно он всей жизни твоей погубитель.

— Погубитель и есть. Приятно вам будет, если отец, что ни день, станет повторять, что вам до него, как травинке до сосны? И тем он удался, и этим хорош… Вспомнить о нём спокойно не могу.

— Серьёзный у отца твоего разговор. А ты, стало быть, и этим не удался и тем нехорош?

— В образцовые не лезу.

— Так-так-так, — раздумывая, произнёс старичок и уже собрался, должно быть, сообщить мне что-нибудь очень воспитательное, как над его головой раздалось такое жалобное «мяу», что он сразу же забыл обо мне.

Тут как раз вернулся мальчишка и увидел старичка, который ходил под деревом, запрокинув голову, и пальцем, словно человека, подманивал к себе крошечного котёнка.

— Видали? Глупенький какой. Видать, на дерево сгоряча залез, а спуститься боязно. Достать бы его.

У мальчишки сразу загорелись глаза, словно это был не котёнок, а по крайней мере жар-птица.

— Сейчас, дедушка, я на дерево заберусь, — радостно заявил он и тут же очутился на верхней перекладине лестницы.

— Эх, не достать! Палку бы мне.

Старичок неожиданно возмутился.

— Палку ему! А ну, слезай!

Он схватил мальчишку за ногу и стащил его вниз.

— Я ростом повыше, я и без палки дотянусь… Лестницу держи! И ты рот не разевай!

Последние слова относились ко мне. Я подошёл к мальчишке и вместе с ним стал поддерживать стремянку. Старичок стоял на последней перекладине, ухватившись одной рукой за толстенную ветку и стараясь другой дотянуться до жалобно мяукающего котёнка. Вдруг мальчишка толкнул меня в бок и кивнул в сторону улицы. Я оглянулся и увидел старшину, показавшегося из-за угла. От неожиданности мы присели, хотя это было глупо, потому что нас нельзя было не увидеть, даже если бы мы легли на мостовую ничком.

— Эй, эй! — испугано закричал старичок, стараясь сохранить равновесие на покачнувшейся лестнице. — Циркача-то уж не получится из меня.