А с Алёшкой мы друзья - [44]

Старшина присел рядом со мною на корточки и зачем-то осветил фонариком моё лицо.

— Ты погоди, Корзинкин, спокойно говори, думай, будто каждое твоё слово в протокол будет занесено. Рассказывай толком: кого надо спасать?

— Девчонка одна из лагеря убежала, — сказал Алёша.

— Какая девчонка?

— Ну, та самая, с которой вы ещё в Москве ловили нас, — ответил я. — Рыжая. И дура.

— Выдали характеристику, — сказал Пеночкин. — За что же, умник, ты её в дурочки записал?

— А разве умный человек ночью в лес побежит? Вы лучше скажите, поможете нам искать её или нет?

— Да как тебе сказать… — ответил Березайко. — Вроде бы и незачем её искать.

— Вам, значит, всё равно, если человек заблудится и погибнет в этом дремучем лесу?

Но старшина не ответил мне. Он только переглянулся с Пеночкиным и улыбнулся. Мы помогли Алёше подняться, и все вместе подошли к костру. Здесь мы увидели палатку. Старшина, всё не переставая улыбаться, подвёл нас к ней и посветил фонариком внутрь. Там, свернувшись калачиком, на надувном матраце спала Вера.

— Нашлась! — радостно закричал я и рванулся в палатку, но Пеночкин удержал меня:

— Да тихо ты, разбойник! Разве не видишь, спит человек?

— Видал, хитра до чего! — сказал я Алёше. — Мы с тобой под дождём два часа бродим из-за неё, зубами стучим, а она преспокойно под крышей спит и даже улыбается.

— В лагере, наверное, ищут её, — угрюмо заметил Алёша.

— Её-то? Не должны, — сказал Пеночкин. — Поскольку на сегодняшнюю отлучку вожатой разрешение специальное дано.

— Что это за праздник такой сегодня у нас? — всё так же хмуро поинтересовался Алёша.

— Для тебя он, может, и невелик, а для неё праздник. Отец её на два дня прибыл сюда.

Товарищ Березайко улыбнулся, потом щёлкнул каблуками, отдал нам честь и протянул руку:

— Будем знакомы. Как отец этой рыжей девчонки, прошу извинить, что напрасно потревожились вы из-за неё.

Я до того привык удивляться за эти два дня, что у меня уже не было сил удивляться.

— Стечение обстоятельств, — сказал я Алёше и осторожно пожал руку старшине. — Вы меня, конечно, извините за то, что я её дурой обозвал…

С Верою было всё в порядке, и теперь мы могли подумать и о своей судьбе.

— В Москву нас сейчас повезёте или до утра подождём? — спросил я, когда мы сидели возле костра и старшина, осмотрев Алёшину ногу, перетянул её своим носовым платком.

— В Москву? — с недоумением переспросил старшина и улыбнулся. — А вы, стало быть, всё ещё нарушителями считаете себя?

— Мы не считаем. Это вы считаете, если хотите нас в милицию обратно отвезти.

— Не медали же вам за ваши проделки выдавать!

— Мы вам объясняли: стечение обстоятельств. Не верите — не надо, — сказал я.

— Опять же из милиции вы убежали, — всё так же улыбаясь, сказал старшина, — доверие обманули моё.

— А ведь они, как явствует, — вмешался в разговор Степан Петрович, — полагают, что ты специально за ними из Москвы прикатил. Так?

— Ну, может, и не специально, — угрюмо ответил я, — может, и на Веру посмотреть заодно.

— Раньше, помнится, всё больше Алёша за тебя говорил, — сказал старшина и расхохотался. — А глупые вы, выходит, хлопцы, вот что я вам скажу. Моя Вера вам в этом деле, — он покрутил пальцем у виска, — сто очков вперёд даст.

Старшина милиции товарищ Березайко подтолкнул плечом Степана Петровича и, не переставая смеяться, принялся рассказывать ему нашу историю. Я понял, что рассказывает он её уже не в первый раз.

— Возвращаюсь я тогда, Степан Петрович, и вижу: задержанных моих и след простыл. Я туда, сюда, к двери, к окну — нету, будто ветром унесло. Родителей Петухова я тогда разыскал. С соседями Корзинкина обстоятельную беседу имел. Вижу, не могут ребята все эти поступки по злому умыслу совершить. Действительно, печальное стечение обстоятельств… Про Анатолия прямо говорят: трус и прежде всего о своём покое думать привык, неспособен он всё, что у вас в протоколе записано, по злому умыслу совершить. Ты уж, Анатолий, меня извини, как было, так и говорю. Тётя Катя твоя очень беспокоилась, как ты тут в лагере без рюкзака будешь существовать. Успокоил я её, говорю: «Я как раз в те края на рыбалку еду на три дня, отец дружка моего фронтового там в деревне возле самой речки живёт». Обещал я ей рюкзак с собой захватить…

Старшина вдруг замолчал и прислушался.

— Карась плеснул. Играет. Эй, хлопцы, а самое это разлюбезное занятие — ночь у костра просидеть, а рассвет с удочками в руках встречать.

Я думал, что старшина теперь долго будет говорить про природу что-нибудь лирическое, но он опять вернулся к нашему разговору.

— Ну, оставался ещё у меня и протокол, где все ваши художества изложены. Да и свидетельские показания тоже документ. Однако на имя начальника от одного свидетеля вскоре письмо пришло.

— От какого свидетеля? — спросил я, опять пугаясь этого слова.

— А вот от Пеночкина Степана Петровича. Что, дескать, снимает все свои обвинения, поскольку познакомился с задержанными, разобрался и видит, что все их поступки никак невозможно злым умыслом объяснить.

— Это когда же он познакомился с нами?

— Да в тот самый день, когда вы в гости пожаловали ко мне, старику, — ответил Алёше Степан Петрович.