А облака плывут, плывут... Сухопутные маяки - [39]

Реувен очнулся и заметил, что дошел до дома сына, стоявшего на углу улиц А-Яркон и Many. Он посмотрел наверх, увидел на третьем этаже балкон Офера, и его сердце учащенно забилось. Перепрыгивая через ступеньки, он взбежал на третий этаж. Постояв немного перед дверью и отдышавшись, он потянулся рукой к кнопке звонка, но в последний момент передумал и постучал. За дверью было тихо. Реувен немного подождал, сделал глубокий вдох и постучался снова, на этот раз уже сильнее, однако снова не услышал за дверью ни шороха. «Наверное, его нет дома», — с грустью, но одновременно и с облегчением подумал он и начал уже было спускаться по лестнице, но, когда прошел всего несколько ступенек, за спиной у него вдруг послышался звук открывающейся двери и он услышал удивленный голос сына: «Пап, это ты, что ли? Представляешь, а я тебя через глазок не узнал». Реувен обернулся и увидел в дверях квартиры босого, голого по пояс Офера. На нем были только тренировочные брюки. В руке он держал сигарету. Реувен снова поднялся по лестнице и с тревогой в голосе спросил:

— Офер, у тебя все в порядке? Ты здоров?

— Здоров? — переспросил Офер, явно удивленный встревоженным выражением лица отца. — Вполне. А вот ты, надо признать, выглядишь неважнецки. Знаешь что, ты пока проходи и садись, а я принесу тебе что-нибудь попить.

— Да не нужно, — по привычке махнул рукой Реувен, но сын уже удалился на кухню. Было слышно, как открылась дверца холодильника, затем из крана полилась вода и послышался звон кубиков льда. Реувен прошел в гостиную и вдруг увидел на экране телевизора самого себя, рассказывающего о том, как Эмиль собственными руками душил фашистов, как крыс. Он сел в прохладное черное кожаное кресло и стал смотреть. Офер принес два стакана воды со льдом, протянул один из них Реувену и со смущенным видом сказал:

— Представляешь, сижу тут, просматриваю отснятый материал и вижу на экране тебя. А посмотрел в глазок — и не узнал. Смешно, правда?

— Да ладно тебе, — сказал Реувен, — не переживай. Пустяки.

Тут Офер схватился рукой за голову и простонал:

— Господи, какой же я идиот! Ты ведь, наверное, ждал меня сегодня на перекрестке? — Реувен устало кивнул и выпил воды. — Прости меня, ради Бога. Понимаешь, мы с моими студентами всю ночь были на съемках, и сегодня я решил сделать выходной. Просто забыл тебе об этом сообщить. Ты, наверное, звонил, да? А я, представляешь себе, уснул как убитый и абсолютно ничего не слышал. Только час назад проснулся. Надеюсь, у тебя из-за меня ничего важного не сорвалось?

— Да нет-нет, не волнуйся, — ответил Реувен. — У меня все в полном порядке. — Он смотрел на Офера и не знал, можно ли ему уже успокаиваться. С виду сын выглядел совершенно здоровым, и у него, судя по всему, все было нормально, но в какой степени «нормально», вот вопрос. Реувену страшно хотелось спросить сына, есть ли у него девушка, но вместо этого он сказал: — Знаешь, раз уж я оказался в Тель-Авиве, может, продолжим наше интервью?

— А что, — ответил Офер, — по-моему, неплохая мысль. Я как раз хотел задать тебе несколько вопросов. Только вот мне тут надо кое с кем скоро встретиться, но это ненадолго. Подождешь? Посиди, отдохни, прими душ. Я тебе чистое полотенце принесу. — Реувен хотел было сказать «не нужно», но промолчал. Офер склонился над ним, посмотрел на его часы и сказал: — Слушай, а ведь сейчас еще только одиннадцать часов. У меня в запасе есть еще немного времени. Думаю, мы вполне сможем уложиться. Я позвоню и скажу, что приду попозже.

Он ушел в другую комнату, а Реувен стал мучительно думать, с кем у сына свидание — с женщиной или с мужчиной. Ему казалось, что от решения этого вопроса сейчас зависит вся его жизнь. Тем временем другой Реувен, тот, что на экране телевизора, все говорил и говорил и почти каждое свое слово иллюстрировал жестами. Его руки словно плели из мыслей какую-то замысловатую паутину и подавали их зрителям, как подают миндаль или виноград. У телевизионного Реувена были седые редеющие волосы и орлиный нос с двумя глубокими расщелинами по бокам. Его зубы, белизной которых он когда-то гордился, были теперь желтые, как клавиши старого пианино, двух малых коренных зубов — одного сверху и одного снизу — не хватало, а голубые глаза за толстыми линзами очков казались крохотными и напоминали два стеклянных шарика в морщинистых чехольчиках. Очки были старые, и одна из дужек недавно сломалась. Реувен склеил ее клеем «момент» и для большей надежности замотал скотчем. Хая не раз упрашивала его вставить зубы и купить новые очки.

— Даже если у тебя большие диоптрии, — говорила она, — это не значит, что ты обязан ходить с донышками бутылок на глазах. Сейчас уже не те времена. В оптике можно купить очень красивые очки в металлической оправе, с тонкими стеклами. Да и постричься тебе не мешает, опустился совсем.

— Да не надо мне этого ничего, — отмахивался от нее Реувен, как от надоедливой мухи. — Денег жалко.

Он взял пульт, переключился на канал TV-5 и стал смотреть новости. Офер вернулся с видеокамерой, сел напротив отца на диван, и, вставляя новую кассету, спросил: