А наутро радость - [47]

».

Это была и бакалея, и мясная лавка. Человек с широким ртом, узкими глазами и жесткими черными волосами рубил на колоде за прилавком кусок говядины. Наверно, он индеец, предположила Анни. Или хотя бы в роду у него были индейцы. Она предвкушала новый подзаголовок в своем списке: «Индейцы, которых я знаю», а под ним – имя этого человека. Конечно, когда она его узнает поближе.

А еще Анни увидела в лавке женщину с красивыми белокурыми волосами и угрюмым лицом. Она была на сносях. На ее бедро уселся верхом ребенок, достаточно большой, чтобы ходить. Ухватив мать за волосы, как за вожжи, он время от времени бил ее пятками с криком: «Н-ну», словно она была лошадкой.

– Да? – спросила женщина. Это слово прозвучало как вызов. Анни попросила пачку сигарет. Женщина положила пачку на прилавок. – Десять центов. Две за девятнадцать. – Анни взяла две, в восторге оттого, что сэкономила пенни.

– У вас тут мило, – заметила Анни.

Мужчина и женщина переглянулись, как будто она сказала что-то удивительное.

– Ты ублюдок! – вдруг воскликнула женщина.

Анни была шокирована, и ее лицо залилось краской. Но оказалось, что это относилось к ребенку, который укусил мать за ухо.

Теперь у Анни был еще один подзаголовок для ее списка: «Странные матери». А ниже она напишет: «Мать, которая называет своего ребенка ублюдком».

– Ты только подумай, – сказала она Карлу в тот вечер, – мы сэкономим полцента на каждой пачке. Правда, с этими людьми трудно будет подружиться. Но я буду стараться.

– Ты просто выжди, Анни. Пусть они начнут первыми. Если они захотят дружить, то сделают это по-своему. Они думают, что ты из университета, а здесь не особенно любят университетских. Так что не переживай насчет того, чтобы подружиться с кем-нибудь в Лопине.

На следующее утро, нагруженная вещами, которые нужно было перенести в коттедж, Анни зашла в лавку Генри. Она купила полфунта кофе, коробочку чернослива и буханку хлеба.

– Как лучше всего сварить кофе, Генри? И скажите мне это сейчас, а не завтра.

– Вы не умеете варить кофе?

– Послушайте, Генри! Я же не сказала «как» – я сказала «лучше».

– Чтобы сварить две чашки кофе, берете три чашки воды. Когда вода закипит, всыпьте три столовых ложки кофе. Варите до тех пор, пока на поверхности не образуется шоколадная пенка, затем снимите с плиты и влейте немного холодной воды.

– Но я люблю горячий кофе.

– От холодной воды осядет гуща. Что касается чернослива, читайте инструкции на коробке, а хлеб режьте ножом.

– Прекратите, Генри. Я же не настолько глупая.

– Я буду скучать по вам, Анни.

– О, мне придется приходить в кампус два раза в неделю, и я буду заглядывать к вам. Оттуда всего два квартала.

– Но это не то же самое. Вы уже не сможете забежать за джемом в тот момент, когда я закрываю лавку.

– Да, не смогу, – сказала она. – Но такова жизнь.

Он согласился, и на этой философской ноте они горячо пожали друг другу руки, словно расставались навеки.

– И еще одно, Генри. Зачем нужно три чашки воды и три ложки кофе, чтобы сварить всего две чашки?

– Я скажу это в следующий раз, когда мы увидимся, – пообещал он.

Среди вещей, которые Анни принесла в коттедж, была картонка с ее летними платьями, которые прислала по почте мать. Два из них – бумажные, в красную и синюю клетку – были слишком поношенные, чтобы надеть. Из юбок Анни сделала занавески для кухни: синюю на одно окно, красную – на второе. Она была неважной швеей. Загнув край материи на один дюйм, она сметала на живую нитку. К счастью, к окнам были прикреплены карнизы, и она повесила занавески. Они выглядели прекрасно, но их нужно было погладить. Это напомнило Анни, что ей нужен утюг для рубашек Карла.

На ланч у нее был чернослив, кусок хлеба, разогретый в духовке, и две чашки кофе. Она долго сидела за столом, гадая, куда деваются третья чашка воды и третья ложка кофе. Каким образом три чашки воды превращаются в две? Наконец она поняла. Влажная гуща поглощает много воды, а часть уходит в пар. «Как много нужно узнать, – подумала она. – Я умру и меня похоронят, прежде чем я узнаю хотя бы половину».

Она пошла в Лопин, чтобы купить яйца себе на ужин. На этот раз ребенок сидел верхом на другом бедре матери, а мужчина делал фарш для гамбургеров. Анни попросила отпустить ей четыре яйца, и женщина положила яйца и бумажный пакет на прилавок. Анни выложила на прилавок десять центов.

Укладывая яйца в пакет, Анни спросила:

– В городе есть промтоварный магазин?

Мужчина перестал молоть мясо, и они с женщиной переглянулись. Затем женщина ответила:

– В двух кварталах.

Мужчина протянул руку и сказал:

– В ту сторону.

Анни поблагодарила их. По пути она ущипнула дитя за голую ножку. Быстрее молнии женщина переместила ребенка на другое бедро, подальше от Анни.

– Извините, но он такой хорошенький, – оправдывалась Анни.

«По крайней мере, они как бы со мной поговорили», – подумала она, выходя из лавки.

Эгги Лопин, старая дева, владелица промтоварного магазина, стала следующей в списке Анни. У мисс Эгги было старческое лицо и вечно юное тело. Она как бы остановилась в том месте, где ручей сливается с рекой. Маленькие твердые шишки так и не стали грудями, бедра не раздались, чтобы обозначилась талия, а ноги были тонкие и прямые, как у ребенка. Ее окутывала аура ожидания, как будто она могла расцвести в любой момент.