A moongate in my wall: собрание стихотворений - [21]
Шрифт
Интервал
and with eternal, constant tears,
Ophelia, your flowers feeds.
1929
142. «Под почвой выгнившей и грязной…»
Под почвой выгнившей и грязной
глубоко скрыты янтари,
и в черной шахте — блеск алмазный,
осколки каменной зари.
Ищи и рой, и все достанешь,
и будут все тебе даны,
и, может, сильным принцем станешь
земной какой-нибудь страны.
Но ты себя напрасно мучишь,
когда за счастьем сам идешь,
стучись — и счастья не получишь,
проси — и счастья не найдешь.
1929
143. «I came to you for just a little while…»
I came to you for just a little while,
said I was sad, and wanted you to smile.
I saw a sudden struggle on your face
appear and vanish, leaving not a trace,
and from your words, from all that you could give,
I knew again that it was good to live.
Later I heard: that night, that very same,
your heart was broken just before 1 came,
a dream was gone, one you had cherished best —
and yet you laughed — to comfort my unrest;
now, how can days go on and I be gay,
knowing that you are sad that very day?
1927
144. «У меня слова теперь все те же…»
У меня слова теперь все те же,
ничего другого не хочу,
даже я пою теперь все реже,
верно, скоро вовсе замолчу.
И не все ль равно тогда, какою
смерть нежданно за моей спиной
разлучить придет меня с тоскою,
— и куда утащится со мной?
1929
145. «Твои глаза глядят в туман…»
Твои глаза глядят в туман,
и в даль мечты твои ушли,
как одинокий караван,
как в дымке моря — корабли.
Но потому вокруг орбит
глубоко тени залегли,
что сердце бедное скорбит
о ненайденном в той дали.
1929
146. «Видишь сонные блики луны?..»
Видишь сонные блики луны?
О, как мысли ночные страшны,
как пугает тревожная тишь,
— точно в черный колодец глядишь.
О, оставь меня, я ведь иду
за туманы, в холодную высь,
и туда, где я отдых найду,
ты за песней моей не гонись.
Будут длинные тени лежать
на разлюбленных мною полях.
будет сердце твое вспоминать
о моих изменивших глазах,
будешь ты в одиноком труде
тосковать, что на белой звезде,
в исходящем от Бога свету,
я земную забыла мечту.
1929
147. «Какие мокрые кусты…»[97]
Леле Мосоловой
Какие мокрые кусты,
и черная кора!
Ты говоришь, устала ты
и что тебе — пора?
Но, может быть, тебя и нет,
и это снится мне,
что снова, после долгих лет,
ты здесь, в моей стране?
И я немного погодя
проснусь и вдруг найду,
что только реки от дождя
шумят в пустом саду?
Тогда зачем же я ждала,
звала тебя зачем
в часы, когда ночная мгла
спускалась надо всем. —
и было чудно в сад сойти,
где мокрых веток дрожь,
и даже верилось почти,
что ты туда придешь!
1929
148. «Размалеванный петрушка…»
Размалеванный петрушка,
горбоносый, в шапке красной,
ах, бренчи своей игрушкой,
но не надо, не старайся,
для меня не улыбайся,
все напрасно!
Ты забавный, ты хороший,
но не жди в кулисной тени —
я к ногам твоим не брошу
поцелованной сирени.
Я давно-давно забыла,
от чего так больно было,
ах, не все ль тебе равно —
это было так давно!
Пой, петрушка! Видишь, в зале
люди полны ожиданья,
— разгоняй же их печали,
позабудь свои страданья.
Ведь в толпе тысячеликой
все равно петрушка глупый
то, что ищет, не найдет.
Время — враг и друг великий,
а сердца на память скупы,
— я не помню давний год!
1929
149. «Я в черной щели потеряла…»
Я в черной щели потеряла
свое любимое кольцо.
Ты видишь, как печально стало
и как бледно мое лицо!
Овал блестящий хризопраза,
оправы тоненький изгиб,
и вдруг — темно и пусто сразу,
зеленый перстень вдруг погиб.
А если правда, счастье — в камне?
И камень, вправду, гонит зло?
И благо все, что жизнь дала мне,
благодаря ему пришло?
1929
150. «Ты знаешь, кто-то ходит, длинный…»
Ты знаешь, кто-то ходит, длинный,
склоняется к твоим косам
и ревностью своей старинной
тебя ревнует к небесам.
Ведь это он тебя от солнца
ведет в пустой и хмурый день,
в твои блеснувшие оконца
своей тоски наводит тень.
О, он бессветный и угрюмый,
чего он ищет — не открыть,
и ты наивной детской думой
его в силах ощутить,
но если, вдруг, почуяв счастье,
ты хочешь броситься вперед —
как схватит он твое запястье
и как обратно отшвырнет!
1929
151. We Needs Must be Divided in the Tomb.George Santayana («Мы будем и в могилах врозь с тобой…»)[98]
Мы будем и в могилах врозь с тобой,
ведь я хотел бы только умереть
в горах Испании, и мрак последний зреть
в долине молчаливой и пустой.
А ты — как грустно! — Ты приют найдешь
на побережьи северной страны,
и в тень куста, и в аромат сосны,
в туман, который стелется, уйдешь.
В одном гробу, в конце любви земной
пусть рыцари и дамы их лежат;
но море разлучит твой прах и мой.
Оттуда наши души улетят,
любовью обожженные иной,
и в землю не падут сердца назад.
1929
152. Oh, If the Heavy Last Unuttered Groan.George Santayana («О, если бы последний, тяжкий стон…»)[99]
О, если бы последний, тяжкий стон,
что спрятан здесь, на волю выйти мог,
моей тоске покой послал бы Бог.
и сердце б камнем запечатал Он.
Какой я искупаю, небо, грех?
Что было милым, разве грех любить?
Я не жил, одиноко кончу жить,
лишенный и надежды и утех.
Не ново это. Многим так дано.
Пустынные года и горя дни
печалили их жизнь. И нее они
искали отдых, — поздно, все равно.
Я знаю, Рок, каким путем иду.
Вся радость позади. Я смерти жду.
1929
153. A Pipe Is Singing on the Bridge Alexander Blok[100]
A pipe is singing on the bridge