А. К. Толстой - [7]

Да, друг государя, если и мог рассчитывать на успешное продвижение по службе, если в некоторых случаях его заступничество перед царем могло кому-то пойти на пользу (кроме уже упомянутых историй, Толстой вступался, например, за ссыльного Тараса Шевченко; за И. С. Аксакова, отстраненного от редактирования газеты «День»; еще раз за того же И. С. Тургенева, спустя десять лет после истории с некрологом Гоголя, обвиненного в связях с Герценом и Огаревым), твердо знал, что лично ему, как и другим, не все дозволено. Так, ясно осознавал он, что та правда, которую он бесстрашно высказывал в «высших сферах», редко производила нужное действие — а ведь чаще всего именно действия она требовала. С несвойственным ему раздражением он опровергает мнение Д. Ф. Тютчевой, дошедшее до него, согласно которому его откровенность должным образом оценивалась при дворе: «Что это она пишет о моей откровенности, которую сумели оценить! Самое большее, ее иногда терпели, но всегда это оставалось бесплодным».

Не было ему попустительства и со стороны цензуры, как то можно было бы предположить, и многие его произведения не увидели свет при жизни автора, а некоторые пьесы не были приняты к постановке. Он, конечно, знал о всемогуществе цензуры, знал, что не может рассчитывать на особое отношение к своим вещам, но никогда не пытался подлаживаться к ее требованиям: «Я, когда писал, старался забыть, что существует цензура, и дал себе полную волю, романист… я руководствовался заветом; делай, как надлежит, и пусть будет, что будет. Забавно было бы, если бы цензура ко мне придралась и встала на защиту Ивана Васильевича (речь идет о пьесе «Смерть Иоанна Грозного». — Я. К.), но в конце концов нет ничего невозможного за пределами чистой математики, это Араго сказал, а к тому же — цензура склонна к переменам, и безумен, кто вверится ей». В другой раз он опять возвращается к вопросу о цензуре и опять высказывает свое глубокое и неизменное убеждение: «Если бы думать о цензуре, которая подвержена переменам, никогда нельзя было бы достигнуть истины, которая неизменна». Заканчивая вторую пьесу трилогии — «Царь Федор Иоаннович», — самую любимую свою пьесу! — Алексей Константинович предчувствует, что она не будет разрешена к постановке. Так и вышло — сочли, что образ Федора умаляет достоинство монарха и, таким образом, снижает величие монаршей власти вообще. Тогда Толстой пишет «Проект постановки на сцену трагедии «Царь Федор Иоаннович», где в сжатой форме передает суть пьесы, основную идею ее, характеристики и мотивы поступков главных действующих лиц. В «Проекте…» Алексей Константинович как бы и оспаривает мотив, по которому пьеса была запрещена: «Вообще в искусстве бояться выставлять недостатки любимых нами лиц — не значит оказывать им услугу… Здесь кстати заметить, в ответ на некоторые опасения об унижении царского достоинства в лице Федора, что значение каждой пьесы определяется общим его впечатлением, а не отдельными частями, тем менее отдельными фразами или словами… Сочувствия нет там, где нет правдоподобия, которое исчезнет, когда отнять у Федора его слабые стороны». «Проект…» был напечатан, а пьеса была поставлена лишь спустя 30 лет — в 1898 году.

* * *

К моменту «освобождения» Толстой уже был автором многих стихов, романа «Князь Серебряный», драматической поэмы «Дон Жуан», нескольких прозаических произведений. И. С. Аксаков рекомендовал его в Общество любителей российской словесности. В 1860 году в Англии Толстой вступил в кружок, куда входили И. С. Тургенев, П. А. Анненков, А. И. Герцен, Н. П. Огарев, В. П. Боткин, и составил программу «Общества для распространения грамотности и первоначального обучения» — цель, которую и преследовал этот кружок. В России Алексей Константинович жил преимущественно в своих имениях: Красном Роге, Погорельцах, Пустыньке. Когда в 1861 году Александр П издал манифест, отменяющий крепостное право, А. К. Толстой на радостях — поскольку всеми силами души ненавидел крепостничество, — облачился в парадный мундир и лично отправился читать манифест бывшим своим крепостным. Однако крестьяне слушали его хоть и вежливо, но недоверчиво, примерно так, как незадолго до этого слушали яснополянские крестьяне Льва Николаевича Толстого, желавшего еще до отмены крепостного права облегчить их положение и натолкнувшегося на недоверие, непонимание и подозрение, что барин-де устраивает какой-то подвох, имея в виду свою выгоду. Теперь же, слушая Алексея Константиновича, они не верили, что это истинный царский манифест, поскольку ждали освобождения с землею, и решили, что манифест этот фальшивый. Толстой, конечно, был обескуражен, потому что вообще у него были дружественные отношения с крестьянами. Он устраивал для них бесплатные школы и больницы, позволял пасти скот на своих полях, разрешал рубить дрова в своем лесу, давал деньги.

После отмены крепостного права у него сохранились те же отношения с бывшими крепостными, то есть он помогал им, как и раньше. В 1869 году, когда выдалась суровая зима и весной начался голод, Толстой, чтобы хоть как-то помочь голодающим, устраивал лотереи в их пользу. Большое возмущение вызывал у него местный священник, берущий с крестьян непомерно большую плату за совершение обрядов: крестин, венчания, похорон. Он просит своего друга, писателя Б. Маркевича, бывшего в ту пору чиновником особых поручений при министре просвещения, узнать истинную плату, которую должны брать священники.