А и Б сидели на трубе… - [2]

Праздники Арина ненавидела. Больше всего – Новый год. Это было третьей запретной темой, и десять новогодних вечеров она оставалась одна, потому что ни на Новый год ни на Восьмое марта Семен, человек по-немецки пунктуальный и ответственный, ей на глаза не появлялся. Любимый с детства запах елки, внесенной с мороза в теплый дом, как и запах мартовских мимоз, стал для Арины запахом одиночества.

Семен умножил свой капитал на дефолте 1998 года. О том, что должно было случиться, он знал заранее, а многие знания, как оказалось, умножают не только печали, но и деньги. Печали достались Арине. С новыми деньгами обновился и Семен: однажды, накануне ее тридцатилетия, он явился к ней с дорогим подарком и сообщил, что ушел от жены и намерен жениться на девятнадцатилетней модели. А вскоре в новой семье Семена родился сын. Арина же осталась одна, с небольшим коттеджем на Рублевке и скромным счетом в швейцарском банке. Так что знакомство с Толиком стало для нее избавлением от одиночества, а беременность – неожиданным и очень своевременным сюрпризом.

Если к музыке вообще Толик был просто равнодушен, то оперу от всей души ненавидел. Первое время, когда Арина по утрам распевалась под душем, он даже стучал ей в дверь и просил петь потише. «Соседей разбудишь!» – весело кричал он. Толик вообще любил изо дня в день повторять одни и те же шутки. «Вот я слушаю тебя и принимаю вид дохлого барана», – раздражался он, когда Арина пыталась обсуждать с ним свою работу над новой ролью.

Зато он прекрасно готовил, обожал ребенка, отвозил Арину на концерты и спектакли, часами поджидал ее в холле, спокойно принимал ее поклонников и про жизнь с Ариной говорил: «Если масть пошла, сидишь как в теплой ванне».

Толик оставался с сыном, когда Арина уезжала на хлебную халтуру, а вернувшись, она находила дома подвыпившего мужа за красиво сервированным столом, полным вкусной еды. Толик называл ее «белой рабыней» и хотя считал, что потребность в деньгах мобилизует человека на новые свершения, сам работать не спешил. Он любил ухаживать за домом, напоминавшим ему о провинциальном детстве, мамином огороде и фруктовых деревьях, которые поздним летом приходилось сторожить от соседских мальчишек. Он посадил на участке каштаны, как у него на родине, и осенью Арина с Толиком, как в детстве, собирали гладкие мраморно-коричневые плоды.

Семейная жизнь текла тихо и размеренно. Как все меццо-сопрано, по утрам Арина любила поспать и рано просыпалась только в те дни, когда репетицию назначали на двенадцать тридцать. Нужно было распеться. Она это делала не только под душем – к великому огорчению Толика. Когда в театре готовился новый спектакль, режим вообще был очень жестким, но бывали и периоды славного безделья. Тогда в теплые дни они приглашали друзей и жарили на лужайке перед домом шашлыки. Арина смотрела, как играет ее ребенок, и напевала ему веселые песенки. Рядом возился щенок: сбылась мечта детства – они завели собаку, добрую овчарку Музу. Все было мирно и уютно. Обнимая Арину, Толик твердил как заклинание: «Девочка моя, ты есть у меня». А зимой, долгими вечерами, в той же компании, они сидели у камина, где потрескивали дрова. И все бы хорошо, если бы Толик не пил так, словно загуливал по экзотическим странам:

на столе перед ним сменяли друг друга ром, текила, граппа, виски. Он и в подпитии оставался предупредительным и нежным, но в такие моменты его обычные шутки уже раздражали. Через год после рождения сына она стала избегать секса, уверяя себя и мужа, что половая жизнь плохо влияет на голос и перед спектаклем ей необходим полный покой. Комнат в доме было достаточно, и в конце концов они стали спать раздельно.

Пела Арина много, иногда по шесть ведущих партий в месяц: Далилу в «Самсоне и Далиле», Полину в «Пиковой даме», подругу Виолетты Флору в «Травиате», Любашу в «Царской невесте», Кончаковну в «Князе Игоре», Ольгу в «Евгении Онегине». Перед спектаклем обычно назначали спевку, а за несколько дней – уроки. Нагрузка была приличная, но денег, которые она получала в театре, на безбедную семейную жизнь, конечно же, не хватало. Вне театра работы почти не было, разве что иногда – концерты и корпоративы. Так потихоньку выветривалось выходное пособие Семена. Толик об этом как будто даже не задумывался, похоже, он считал, что перед ним – скатерть-самобранка, а значит пиршеству не будет конца. Арина с грустью смотрела на убывающий счет в банке и вздыхала: «Господи, спасибо за то, что у меня есть сын и муж!». Да, она теперь точно знала, что одна на Новый год не останется – потому что поедет на очередную халтуру: новогодние праздники – по-настоящему хлебное время для артиста. Но халтура не самое страшное в жизни. А Арина любила повторять запавший в душу афоризм: «Все самое прекрасное на этой земле достается ценой великого страдания». Ради своей тихой жизни она была готова терпеть многое.

По вечерам Арина и Толик имели обыкновение гулять по поселку с собакой Музой, и однажды во время прогулки Толик сообщил, что решил наконец заняться бизнесом, а то он «странно мерзнет» в ожидании своего часа. С этого времени на вечернем моционе непременно обсуждались проблемы реализации закупленных Толиком товаров. Пытаясь развивать товарооборот, Толик требовал, чтобы Арина отказалась от политики «белый верх, черный низ» и согласилась участвовать в его бизнесе, предлагая привозимые им вещи в театре и на корпоративах. Они ссорились, и Толик называл ее «законченным зверем», обвинял в беспечности и утверждал, что она не заботится о семье.