А где же раки-то зимуют? - [2]
Ну, и вытащил тогда помазанник-то наш Божий из розвальней пешню свою золочёную, – а он рыбак был заядлый, по зимнему, преимущественно, лову. Сыну недорослю, боярам, да дворянам также пешни, да коловороты, заранее заготовленные, из обоза выдал. И принялись они всем обществом прорубь долбить. А лёд-то на озере толстенный. Тундра, всё ж таки! Долго пыхтели пузаны боярские, но соорудили, в конце концов, отверстие во льду – саженей, эдак, на десять косых в длину, и саженей, эдак, на пять прямых в ширину. Пар от купальни валит – клубами! Будто в родимой сторонке из баньки протопленной, да горячей. Когда на камешки-то раскалённые пяточек-то ковшичков кваску вперемешку с пивком-то для жару поддашь.
Но недосуг, видимо, царю было красотами вечной, как говорится, мерзлоты любоваться. Он в прорубь перстом своим монархическим макнул, и понравился ему градус-то, скорей всего. Потому что пешню свою с алмазными насадками государь в снег воткнул, поклонился подданным сгрудившимся в пояс – не обессудьте, мол – перекрестился, и вежливо так, с почтением к сыну своему ослушнику обращается:
– Ну, младшенький, – говорит, – сымай, – говорит, – всю свою верхнюю одёжу до исподнего. Да и в воду – хочешь головой вперёд, а хочешь ногами, с этого льда крепкого босый сигай.
Ну, а неслух-то, на то он и неслух, чтобы приказам деспотическим противиться. Ни в какую освежиться не желает, изо всех сил своих музыкантских вовсю, как говорится, сопротивляется. Да и то сказать – у натуры-то его впечатлительной и без всяких этих окунаний, от одного, так сказать, лицезрения проруби дымящейся, зубья вдруг очень громко звенеть начали.
– Батюшка, – умоляет, – не губи ты мою жизнь молодецкую такою неприличною казнию. Ну не морж же я тебе какой-нибудь, всё ж таки! И не белый медведь! Ну не полезу я в полынью! Я же царский, так сказать, сын! Благородная кровь! Голубая, можно сказать!
В общем, упёрся парнишка, в прорубь не прыгает, даже поясок на тулупчике для приличия, чтобы хоть капельку папаше венценосному угодить, развязывать не собирается. Уткнулась, как говорится, коса, да в булыжничек.
Делать нечего. Царское слово оно ведь крепкое должно быть – кремень. Перечить самодержцу недопустимо. Ну и велел тогда монарх боярам, да дворянам сынка своего упёртого скрутить, до порток и рубахи силком его обнажить, вожжи подмышками у него узлом якорным поморским захлестнуть, за руки, за ноги поширьше бедняжку раскачать, да и на счёт три в прорубь швырнуть. И подалее.
Забросили, конечно, вельможи отпрыска-то царского в полынью. Им-то как раз очень занятно было олуха-то наследного на счёт три в ледяную купель-то метнуть. Им-то, как раз, крайне любопытно было узнать, какой результат из всей этой государевой затеи получится.
Ну, а какой тут может быть результат? Всё своим чередом пошло – барахтается, значит, царское семя в полынье, орёт громко, – сигналы бедствия, значит, криками и знаками всякими подаёт. И, в общем-то, на помощь окружающих в душе своей твёрдо надеется. Потому что и родитель его, самодержец суровый, да и весь двор его государевый ведает, что плавать-то он пока ещё не научился. Потому что не в отца, рыбака царственного пошёл, а в бабушку по материнской линии. Та тоже, между прочим, по хозяйственным делам не очень была – полы, там, помыть, или рыбу почистить – но плясунья лихая была, и пела громко.
Ну, а царь-то наш, папаша любящий, утопающему-то сынку своему то ли помогает на поверхности держаться, а то ли, если поприглядеться, то может показаться, что вроде бы и не очень. За вожжи его, будто дитя малое за помочи, подтянет из прохладной-то бездны к кислороду поближе, в глаза посмотрит с укором, – мол, сам виноват, – ну и ослабит напряжение, и утопит, тогда, значит, отпрыска в ледяной-то воде. То окунёт, то вытащит, то окунёт, то вытащит. А опричникам своим велел кругом полыньи расположиться, и терпящего бедствие, пешнями, да коловоротами – но не остриями, а рукоятками, чтоб без повреждений! – от края-то проруби отпихивать. Если он вдруг сам спасаться начнёт. И на лёд ни с того, ни с сего, вдруг неожиданно выбираться засобирается. Ну, а верноподданные-то его и рады, конечно, с помощью коловоротов перед властителем-то выслужиться. А парень орёт, как, бывалоча, бабанька его по субботам, когда супруг её, дедуля монархический плясунью-то свою вожжами после гулянок в конюшне охаживал. Тоже не простым, значит, голосом гибнущий-то наш причитает, а со слухом – до самых верхних октав тенорком молодецким добирается.
Но чувствуется как-то по крикам утопающего душещипательным, что не так-то всё просто у него там под водой складывается. Не только он злится, оттого что прохладно ему и дыхания не хватает чуток. Будто бы ещё что-то там парнишке под водой страсть, как не нравится. Вроде бы ещё что-то там его в пучине донимает. Как будто бы кто-то таинственный купальщика-то нашего снизу из глубины исподтишка щиплет.
Поокунали, в общем, так олуха пока он огурчиков прохладненьких не наглотался вдосталь, да не притих. Ну и вытащили, утопленника бояре да дворяне по команде царской на лёд.
