А еще я танцую - [35]

Они сказали, чтобы я кому-нибудь позвонила, кто сможет меня отвезти. В Пасхальное воскресенье, в полдень! Примерно полчаса я ошивалась на улице — холод стоял собачий! — не представляя, что делать. К кому обратиться с подобной просьбой? К Ромену? Это было бы самоубийство! Изо рта у меня несло, как из помойки. Нет, если я хочу, чтобы наше романтическое свидание повторилось,

Ромену не надо звонить. Подруга, с детьми которой я сидела? Конечно нет — после сцены, которую она мне устроила в больнице. Я перебирала номера в записной книжке телефона, и тут мне в голову пришла очень неожиданная мысль: будь у меня ваш номер, Пьер-Мари, я позвала бы на помощь вас. Только вас, и больше никого.

Но вашего телефона у меня не было, поэтому я решилась набрать номер… (позволю себе одно-единственное многоточие) Седрика, моего братишки.

К счастью, в тот день он не настолько наклюкался, чтобы жандармы запретили ему садиться за руль. Всю дорогу он как заведенный бубнил: «Не, ну ваще, мою сестрицу замели в вытрезвиловку! Не, ну я тащусь, любимая мамочкина доченька — и в кутузке!» И ржал как конь. Я мечтала об одном — чтобы он довез меня до дому и оставил в покое. Но Седрику, как обычно, делать было нечего, и он застрял у меня. Пьер-Мари, в прошлом письме вы просили меня раздобыть вам веревку, плиту и подушку (я все время помню про свою землячку из Сарты) — так вот, я могу вам сказать, что, окажись тогда у меня под рукой ружье, я направила бы его ствол не на себя.

Седрик долго морочил мне голову своими идиотскими историями, смолил косяк за косяком, валялся на диване и жаловался на все на свете. В конце концов он своего добился: я выписала ему чек. Чтобы его вытурить, пришлось расстаться с 1000 евро.

Избавившись от него, я первым делом включила компьютер.

Обнаружила, что от вас пришло сразу несколько писем, и на мгновение почувствовала себя лучше. Потом я их прочитала, и мое настроение взлетело до небес.

Я живо вообразила себе, как вы дремлете на диване под негромкий гул разговоров, в котором напрочь отсутствует голос вашего высоколобого зануды-зятя, — счастливый, как паша. Эта картинка сытой умиротворенности оказала на меня самое благотворное воздействие. Я принимаю ваше доказательство номер 4!

Затем я представила, как вы спасаетесь от преследований этой гарпии из Сарты и, признаюсь честно, расхохоталась. Пьер-Мари, да кто она такая, эта баба? У меня складывается впечатление, что вы ее боитесь. Разумно ли это, в вашем-то возрасте? Послушайте, да избавьтесь от нее раз и навсегда! Или уж как-нибудь перетерпите ее визит, но только не ведите себя как малое дитя. Не думаю, что страусиная тактика — наилучшая из возможных. Заодно напоминаю вам свое предложение: сообщите мне ее адрес, и я с ней разберусь. (Предварительно раздобыв то самое ружье — можете полностью на меня рассчитывать.)

Ну вот. Дайте мне немножко прийти в себя после кошмарных событий последних дней, и — обещаю! — я отвечу на все ваши вопросы. Пока просто вас обнимаю. В моем крошечном садике светит солнце, передо мной чашка крепкого кофе, жесткая мочалка помогла ликвидировать вонючие миазмы вытрезвителя, и я признаю вашу правоту: жизнь совсем не так ужасна.

Аделина

P. S. После всего, что я вам рассказала, вы не отберете у меня табличку «Аделина Пармелан, выдающийся консультант»?

4 апреля 2013

От кого: Пьер-Мари

Кому: Аделина

Дорогая нарушительница!

Я надеялся, что вы повеселите меня рассказом о своих любовных подвигах, но должен признаться, что внезапная смена программы нисколько меня не разочаровала. Я совершенно пленен повестью о ваших воскресных злоключениях. Но ответьте мне на один вопрос. Не случилось ли вам посреди наихудшего эпизода (правда, тут еще надо определить, какой эпизод считать наихудшим: отравление тухлыми яйцами? ссору с подругой? пребывание в вытрезвителе? чек на 1000 евро, выписанный брату?) расслышать доносящийся из скрытых глубин мозга тонюсенький голосок, вещающий с утешительной интонацией: «Вот будет классно все это рассказать моему старому другу Пьеру-Мари Сотто»?

Итак, в минуту отчаяния вы хотели позвать на помощь именно меня? Скажу честно, читая эти слова, я чуть не расплакался. Видно, с возрастом становлюсь сентиментальным. Плюс не будем забывать о психологическом состоянии, в котором я пребываю последние два с половиной года. Порой достаточно строчки из песни, услышанной по радио в машине, или реплики в даже не лучшем фильме, или строчки в книге — и готово дело. Теперь я лучше понимаю своего деда, на которого простое название Шемен-де-Дам[11] производило оглушительное впечатление: голос у него садился и он торопливо снимал очки, чтобы утереть глаза. Похоже, меня ждет то же самое, хоть я и не воевал в Вердене. И мою реакцию вызывает другое слово. Другое имя. Вы знаете какое.

Разумеется, Аделина, позвони вы мне, я помчался бы к вам на выручку. Если в начале письма я над вами и подсмеиваюсь, то исключительно с целью поднять вам настроение. На самом деле мне крайне неприятна мысль о том, что вам плохо, хоть я вас в действительности никогда и не видел. Да, это чистая правда: ради вас я совершил бы безрассудный поступок, на какой способен по просьбе весьма ограниченного числа людей (не считая родных): я нужен ему (или ей) — значит, надо действовать, а рассуждать будем потом. Кстати, вам известно определение такого понятия как друг? Друг — это тот, кому вы можете позвонить в три часа ночи и сказать: «Мне кажется, я совершил большую глупость. Можешь приехать с лопатой и большим куском пленки?» И он приедет.