А душу твою люблю... - [5]

Умирая, он просил передать Николаю I его просьбу заступиться за Данзаса, принимавшего участие в дуэли. Он любил Данзаса за его удивительную храбрость и хладнокровие, ценил его остроты и детскую беспечность, его пренебрежение к благам жизни. А вину свою перед другом он чувствовал остро в минуты смерти.

Князь П. А. Вяземский писал Д. В. Давыдову:

Еще сказал и повторил несколько раз Арендт <придворный врач> замечательное и прекрасное утешительное слово об этом несчастном приключении: «Для Пушкина жаль, что он не был убит на месте, потому что мучения его невыразимы; но для чести жены его – это счастье, что он остался жив. Никому из нас, видя его, нельзя сомневаться в невинности ее и в любви, которую к ней Пушкин сохранил».

Эти слова в устах Арендта, который не имел никакой личной связи с Пушкиным и был при нем, как был бы он при каждом другом в том же положении, удивительно выразительны. Надобно знать Арендта, его рассеянность, его привычку к подобным сценам, чтобы понять всю силу его впечатления. Стало быть, видимое им было так убедительно, так поразительно и полно истины, что пробудило и его внимание и им овладело.

А вот свидетельство княгини Е. Н. Мещерской-Карамзиной:

Посреди самых ужасных физических страданий (заставивших содрогнуться даже привычного к подобным сценам Арендта) Пушкин думал только о жене и о том, что она должна была чувствовать по его вине. В каждом промежутке между приступами мучительной боли он ее призывал, старался утешить, повторял, что считает ее неповинною в своей смерти и что никогда ни на одну минуту не лишал ее своего доверия и любви.

И еще, ее же:

В течение трех дней, в которые его тело оставалось в доме, множество людей всех возрастов и всякого звания беспрерывно теснились пестрою толпою вокруг его гроба. Женщины, старики, дети, ученики, простолюдины в тулупах, а иные даже в лохмотьях, приходили поклониться праху любимого народного поэта. Нельзя было без умиления смотреть на эти плебейские почести, тогда как в наших позолоченных салонах и раздушенных будуарах едва ли кто-нибудь и сожалел о краткости его блестящего поприща. Слышались даже оскорбительные эпитеты и укоризны, которыми поносили память славного поэта и несчастного супруга, с изумительным мужеством принесшего свою жизнь в жертву чести, и в то же время раздавались похвалы рыцарскому поведению гнусного обольстителя и проходимца, у которого было   т р и   о т е ч е с т в а   и   д в а   и м е н и.

…Худощавая, немолодая женщина Констанция – воспитательница детей Ланских, добрый друг Натальи Николаевны – склоняется над больной и осторожным движением промокает полотенцем холодный пот на ее лбу.

– Констанция, – говорит Наталья Николаевна, – его внес тогда, как ребенка, Никита… Его верный дядька, Козлов Никита Тимофеевич. С детских лет он был около Александра Сергеевича. Умел играть на гитаре, на балалайке, сам сочинял стихи на темы народных сказок… Пушкин любил его, Констанция. Очень любил. Однажды Корф, соученик Пушкина по Лицею, ударил дядьку палкой, и Пушкин вызвал Корфа на дуэль. К счастью, дуэль не состоялась…

Констанция снова склоняется над Натальей Николаевной. Жалостливо глядит на нее большими, часто мигающими черными глазами.

– Сыщик Фогель, – продолжает чуть слышно Наталья Николаевна, – попытался подкупить дядьку, чтобы тот дал ему почитать стихи Пушкина. Но Никита все рассказал Александру Сергеевичу… Никита вместе с Тургеневым вез гроб Пушкина в Святогорский монастырь. Ехал, обняв гроб, покрытый рогожей. Гроб, Констанция, обит был алым бархатом… Ехали в зимнюю стужу… Александр Иванович Тургенев рассказывал мне потом, что Никита не ел и не пил, не отходил от гроба своего барина… А когда после похорон Пушкина он возвратился в Петербург, то на коленях умолял опекунский совет взять его в опеку рассыльным. И его взяли. Поняли, что сердце старика не будет спокойным, если он не станет делать хотя бы что-то для семьи Пушкина.

Наталья Николаевна закрывает глаза, лежит молча, не выпуская из своей ладони руку Констанции, и та стоит перед кроватью в неудобной позе, склонившись, олицетворяя своей фигурой живое сострадание.

– И так же любила его няня Арина Родионовна. Как горевал Александр Сергеевич, когда она умерла. Я даже помню, Констанция, ее письмо, писанное под диктовку. Вот послушай: «Вы у меня беспрестанно в сердце и на уме. И только когда засну, то забуду вас… Я вас буду ожидать и молить бога, чтобы он дал нам свидеться… Приезжай, мой ангел, всех лошадей на дорогу выставлю… Остаюсь вас много любящая няня ваша Арина Родионовна». А какие сказки она рассказывала! У нее было четверо детей. Александр Сергеевич знал всех. Арина Родионовна была крепостная Ганнибалов. А потом ей дали вольную, но она все равно осталась у Пушкиных, нянчила Ольгу, Александра, Льва… Дядька Никита был женат на дочери Арины Родионовны Надежде Федоровне… А когда Пушкин возвратился из ссылки, из Михайловского, то Арину Родионовну взяла к себе его сестра – Ольга Сергеевна. Она вышла замуж против воли родителей: тайно обвенчалась с Павлищевым. Пушкин этот ее поступок называл «шалости Ольги…».