...А до смерти целая жизнь - [11]

Теперь давай разберемся по порядку. Что было бы, если б мы с тобой не встретились 27-го? Объективно для меня, может быть, ничего бы не изменилось. Я все так же жил бы потихоньку, все так же продолжал бы искать свое счастье и, кто знает, нашел бы, может быть, его когда-нибудь. Повторяю, все мы ищем и хотим счастья, но не всегда ищем там, где нужно.

Случай подсказал мне, где мое счастье, случай открыл мне глаза на мир, а волю этого случая исполнила ты, любимая. Ты добивалась счастья с открытыми глазами, я искал его вслепую и, самое страшное, — не там.

С первого взгляда может показаться, что мое счастье досталось мне легко, легче, чем тебе, во много раз: «Пришел, увидел, победил». Но это только на первый взгляд. Ведь я тоже искал, пусть безуспешно, пусть не там, но искал долго, мучительно, шел напролом сквозь дебри, пока не оглянулся и не увидел, что все это время за мной грустно и терпеливо шла ты.

Ты знаешь, когда я оглянулся. Это было 27-го…»

В письме ты не говоришь, как это было 27 декабря. Она уже все знает сама, писала тебе, вспоминая этот декабрьский вечер:

«Родпой, а помпишь, как ты не верил в любовь? Когда приехал в отпуск, ты был разочарован в жизни и, пожалуй, в любви тоже. Прости, если задела недозволенные струны, но тогда было слишком больно видеть твои мучения. И я сейчас не совсем уверена, что ты уверовал в жизнь и любовь. Ты же знаешь, что у меня всегда хватало силы смотреть правде в глаза, и сейчас я пишу то, что думаю…»

Эти Татьянкины строки, твои мысли, которыми поделился с ней, говорят мне о том, до чего же давно и до чего трудно искал ты свое счастье, пока не понял, что ищешь не там и вслепую… «Сквозь дебри напролом».

Сколько передумал и пережил ты до этой — счастливой наконец-таки — встречи!

Чтобы понять все это — что было и как было до первого, по-настоящему солнечного твоего часа, я отложу до поры твои письма: нужно вернуться вспять…

Понимаешь, я хочу понять все.

ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ

Эту общую тетрадь в светло-коричневом дерматиновом переплете я привезу домой в твоем чемодане, куда товарищи с трогательной бережностью соберут все: письма, тетради, книги…

Тетрадь эта заполнена на одну четверть. Получится так, что я стану листать ее назад — к началу — и просто не смогу не прочесть твоего спора-диалога с Иммануилом Кантом.

«…Теперь начнем «кантовать» новое понятие — долг.

То же деление:

1) из чувства долга;

2) сообразно с долгом.

Абзац на стр. 232–233 о корыстном, притом честном купце…

Затем — «песнь песней» индивидуализма: «сохранять свою жизнь есть долг».

Позвольте заметить, не всегда, дабы не удариться в идеализм.

Трусы «оберегают свою жизнь сообразно с долгом, но не из чувства долга».

Об этом не может быть и речи, т. к. нельзя возводить в абсолют сохранение жизни как долг.

Но вот вторая часть этого абзаца (стр. 233) достойна внимания.

Все дело в великодушии очень малодушного индивида.

Следующий абзац (233): филантропия не имеет никакой нравственной ценности, как бы она ни была сообразна с долгом. Это верно, пожалуй, и здесь я на стороне Канта. Очень верно: настроение такого человеколюбца (234). Чужая беда ему «до лампочки», когда он сам в беде. Очень, очень правильно.

Замечательно! «…Именно с благотворения не по склонности, а из чувства долга и начинается моральная и вне сравнения высшая ценность характера».

Строки эти, записанные тобою уже в пору солдатской службы, открывают мне драгоценное: именно теперь настойчиво влечет тебя разум постигнуть философский смысл древнейших — от земного рождения человека — понятий. Долг… Очертания его не раз проступят потом сквозь строки твоих писем Татьянке.

Так, листая записи — от последней, — дохожу я до начальных страниц. Они напрочно «опечатаны» бумажной оклейкой. Прежде чем вскрыть, на самой первой страничке читаю беглые строчки:

«Властвуй над своими иллюзиями и будешь мужчиной.

И. Кант»

«Предполагай худшее и никогда не будешь разочарован…»

«Дубина номер один…» — и твоя подпись — крупно — под этим изречением в свой адрес. И дата: 8.7.1965.

Тут же Есенин:

«…В грозы, в бури, в житейскую стынь,

В дни тяжелых утрат и когда тебе грустно

Казаться улыбчивым и простым —

Самое высшее в мире искусство».

И последняя запись на этой, самой первой, страничке: «Дай бог объяснить то, что есть, а не то, что будет». Под этим пометка в скобках: «(история словами Ворончихина)».

Перечитав этот своеобразный венок из эпиграфов, я распечатаю заклеенные тобой страницы.

Если письма твои для меня святыня, то все это — страницы дневников, записных книжек — святыня вдвойне. Письмо, даже самое интимное, это все-таки разговор с человеком. Пусть с одним, пусть с самым близким, но все равно разговор. А здесь беседа с самим собой, спор подчас — значит, предельная обнаженпость своего «я», порой даже незащищенность его. Понимаешь, как драгоценны для меня строки, не предназначавшиеся людям?

Я воспользуюсь теперь правом снять запрет: пусть узнают.

К тому же это единственная для тебя возможность остаться среди живых.

Итак, первая из тех, мною распечатанных страниц.

«26.12.1965 (накануне ты закончил техникум). Пора начинать.

Эту тетрадь я храню почти год, с самого начала предназначая ее новой, совершенно отличной от прежней жизни. Надеюсь на лучшее, но не упускаю из виду худшее — это более приемлемая истина, чем та, что написана на первой странице. Ибо не настолько я, как и любой человек, мрачен, чтобы предполагать только худшее с целью не разочароваться. Так было бы скучно жить. Не может человек, в самом деле, не мечтать о лучшем, не может!..»