А. А. Прокоп - [55]

— Я действительно был там, но больше не хочу Степа. Это что-то похожее на сатанизм или что-то подобное.

Павел озвучил свои ощущения в открытую, надеясь на поддержку со стороны Степана, но тот занял совершенно иную позицию.

— Ты что испугался Паша?

— Испугался, ещё как испугался — честно ответил Павел.

— Куда побежишь спасаться? — пьяная развязность звучала в голосе Степана, а правая рука снова наливала в стакан небольшую дозу самогона.

— Степан ты, что не понимаешь?

— А что я должен понимать. Ты мне объясни, что ты понимаешь. Мне кажется, что ты понимаешь гораздо меньше меня, но пытаешься на кого-то переложить свой испуг — довольно вызывающим тоном произнёс Степан, но Павел и не подумал отступать.

— Я же говорил этого, не может быть. В церковь сегодня пойду.

— Как не может быть? Просто ты обделался и вся недолга. Думаешь, просто так ценности даются, которыми родина наша гордится, за них в церкви, и молятся, куда ты сегодня собрался.

— Не даются, а давались — сказал Павел, видя, что Степан не шутит, а желваки так и бегают по его лицу.

— Нет, Паша даются, иначе Резников ни открыл бы мне глаза, ни посвятил бы меня во всё это, чтобы я почувствовал, сколько стоят мои золотые погоны.

Степан долил в свой стакан последнее из бутылки, поднялся с места. Открыв холодильник произнёс.

— Живу ещё.

— Что там? — машинально спросил Павел.

— Пива разливного две полтарашки — довольно сообщил Павлу Степан.

— Налей мне пива — неожиданно попросил Павел.

— Сейчас, говна не жалко.

Павел с заметным удовольствием выпил два стакана холодного пива. Сделал это он практически без паузы, и хоть расплатой за спешку стала минута неприятной икоты Павел всё же почувствовал облегчение в голове и желудке.

— Я Степан рассуждал, точнее, привык рассуждать по-другому. Всё что делали большевики, проклятые коммунисты, было абсолютным и неоспоримым злом. Всё годы, что мы прожили, не считая беспечного детства, говорили нам об этом. На этом построено всё мое мировоззрение, но то, что я видел сегодня ночью, говорит мне о совсем ином, то, что я видел, было зверством, настоящим, не имеющим никакого оправдания. Ореол нашей четверть вековой праведности в моей голове разрушился одним единственным эпизодом. Ты понимаешь — это Степан. Что я должен чувствовать, как я должен креститься, на чудесным образом воскрешенные для нас святыни православия.

Павел выпил ещё стакан. Степан не отставал от него, и две бутылки сначала превратились в одну, а затем, и она сократилась до половины.

— Ты Павел — идеалист. Я тоже недалеко от тебя ушел, но то в чем я имел честь участвовать, лишний раз доказывает святость великого дела, которое и победило в конечном итоге, пусть для этого потребовалось целых семьдесят лет. Пусть будет убийство, чёрт с ним, и думаю, что будет, и было ещё не одно убийство. Наш сегодняшний мир требует этих убийств, хочет их, чтобы мы могли жить нашими идеалами свободы.

— Значит, ты одобряешь убийство ребенка. Там ведь был ребенок.

— Говорю же, какая разница и, в конце концов, не мы с тобой его убили. Куда плачевнее, что мне сейчас придется идти к бабке Наталье за дерьмовым самогоном — произнёс Степан, рассматривая остаток пива в бутылке и вновь взявшись рукой за по-прежнему воткнутую в пол шашку.

Приятное чувство опьянения полностью наполнило собой всё тело. Освежило и хорошенько встряхнуло сонную голову. Степан резво поднялся из-за стола.

— Как хорошо, чертовски хорошо.

— Можешь сходить наверх, или давай дойдем вместе.

— Там магазин закрыли, а в больших магазинах до десяти утра не продадут — пояснил обстановку Степан.

— Пива бы взять — проскулил уже хорошо захмелевший на старых дрожжах Павел.

— Говорю тебе, да ты сам знаешь.

— Я думал тот магазинчик работает — посетовал Павел, ему не хотелось пить самогон и к тому же он никак не мог принять решение, когда ему следует отправляться домой.

Через пять минут Степан в хорошем расположение духа отправился на соседнею улицу за самогоном. Павел, получил паузу в общение и сразу запутался в ходе своих размышлений, которые с помощью выпитого пива вылезли на самую поверхность его сознания.

— «Чёрт знает что, и как теперь быть. С одной стороны этот Резников и он появится снова, а с другой Калинин. Деда убил Резников, но нужно ли об этом говорить следователю. Скажу, убьют меня, господи, как я мог попасть в такой переплет. За что они его убили? Вон, как Степа преобразился, но не может всего этого быть. Проклятие какое-то».

Павел опустил голову вниз, не имея больше сил продолжать столь неприятные размышления.

— «Он что-то сделал не так. Только там, не здесь. Наверное, возле какого-нибудь поезда, бронепоезда, и рядом с какой-либо забытой богом деревушкой’’.

* * *

…Обычная суета наполняла улицу. Большая автомобильная стоянка у районного рынка была набита разнообразными; Тойотами, Ниссанами, Ладами. Между ними, то и дело сновали пешеходы, подходили владельцы. Одни отъезжали, другие подъезжали. Вдоль обочины «Восточного тракта» бойко переговариваясь между собой, разложили свои нехитрые товары многочисленные и, чем-то очень сильно похожие друг на друга старушки, в их компании через два или три торговых места имелись представители узбекской или другой среднеазиатской нации. Огромное количество носков, штанов и прочей дребедени от легкой промышленности китайского государства располагались на их уличных торговых столах. Тут же была остановка общественного транспорта. Несколько киосков и пешеходный переход с зеленым человечком, под которым имелся таймер электронных цифр, что остались до начала и конца перехода, от нуля до тридцати секунд. Люди подходили, переходили дорогу, останавливались на другой остановке, что отправляла их в противоположную сторону. Проходили куда-то дальше, скрывались за дверьми магазинов расположенных на первых этажах пятиэтажных домов. Другие спешили им навстречу. Спешили в сторону большого крытого рынка, мимо автомобилей, открывали стеклянные двери, пропадали внутри. Одинокая маленькая собачка, привязанная за хромированный столбик, периодически тявкала тонким высоким голосом. Девочка и мальчик лет шести очень хотели пообщаться с собачкой, но их дородная бабушка тянула ребятишек прочь. Пожилой кавказец не испытывая и намека на какой-либо комплекс громко кричал. Причем делал он это на своем наречие, и это заставляло многих прохожих недовольно обворачиваться в его сторону.