А. А. Прокоп - [107]

Степан сидел на траве. Над головой висела ночь, а рядом сидела она и держала его, как маленького ребенка за руку.

— Не пойму, что со мной? — с тяжестью произнёс он.

— Ранение, обычное ранение. Ты ещё слишком слаб — шептала Соня, и только сейчас Степан увидел, что они не одни.

Появились из темноты уже знакомые лица. Подпоручик уселся рядом с ним и Соней. Кондратьев в небольшом отдалении, а старичок священник продолжал стоять на ногах, держа в руке лампу. Он видимо убавил огонь, потому что лампа горела очень тускло, еле-еле освещая в полуметре от себя.

— Ничего прапорщик в рай и таким сгодишься — пошутил молодой подпоручик.

— Я в рай не попаду, точно знаю — угрюмо низко произнёс Кондратьев.

Ему никто не ответил, и он продолжил ещё тише.

— С детства всё мечтал об ангелах с облаками. Матушка моя говорила: — «Всему своё время, но нужно быть заранее готовым. В делах твоих будет твоя готовность». Молодой я правильно жил, да и затем. Батюшка мой всё испортил — напрочь испортил. Жил у нас поблизости один сумасшедший генерал, иначе не скажешь. Батюшка у меня священник был, очень строгих правил. Не терпел ничего, что с его позицией в противовес входило. Крут был на руку и на слово. Боялся я его сильно. Хорошо матушка моя доброго нрава была. Специально богом послана она мне была, чтобы имелся всё же этот самый противовес.

— Так как он испортил всё — тихо спросил подпоручик, его голос впервые был серьёзен и даже как-то подавлен.

— Генерала звали Евгений, а имени отчества не помню. Однажды подарил он батюшке шашку свою. Батюшка рад был безмерно, а я не понимал ничего. Зачем священнику орудие убийства? Но зачем?

— «Возьми Федор ещё себе оружия. Изгоняй им бесовскую смуту, что плодится всё больше и больше на земле нашей, а я устал, совсем она меня с ума свела» — рассказывал гордо мой батюшка слова генерала Евгения.

Изменился с тех пор батюшка. Плохо у нас в доме стало. Мрачно как-то, подавленно совсем, вроде, как темень сплошная опустилась, что сказать лишний раз и то нельзя, а генерал тот — Евгений повесился в том же году на входе в свой барский дом. Как сейчас помню его худосочную фигуру с посиневшим лицом.

Батюшка нас хотя и не трогал, но в себя он ушёл окончательно, здесь война с японцем подоспела на порог. Он добровольно уехал — духовные основы солдатикам разъяснять. Матушка тогда сильно переживала, молилась неустанно. Мне казалось, что творит она молитву, и днём, и ночью. Время летело — вернулся батюшка. Я взрослой жизнью уже зажил, там и эта война, проклятая с германцем пришла. Батюшка снова в путь собрался. Только с этой войны он уже не вернулся. Убили его солдаты. Этой же шашкой и изрубили.

— А ты откуда знаешь? — спросил подпоручик.

Остальные сохраняли молчание. Сбоку от Степана прямо за подпоручиком издавала свои звуки припозднившаяся мышь. Священник устав стоять, присел на землю. От неё шел холод, но сейчас никто не обращал на это внимания.

— Сон мне был. Не поверите, но я поверил и сейчас уверен в этом — Кондратьев, закончил рассказ.

— Пить хочется — произнёс он же через несколько секунд.

— Действительно воды бы напиться — поддержал Кондратьева Степан.

— Родник здесь рядом. Метров двести пройти ещё нужно — сказал старичок священник.

— Где мы Соня?

— На озере, совсем рядом вода — ответил Степану, вместо Сони священник.

— Напиться бы — повторил своё Кондратьев.

— Лучше родник — произнёс священник.

Кондратьев не стал возражать. Подпоручик видимо не удовлетворился рассказом Кондратьева, поэтому вернул того к прежней теме.

— Батюшка — батюшкой, а ты сам. Тебе в рай дорога своя.

— Сон видел, как его кромсают на части. Он руками закрывается, орёт, как смертельно раненый зверь. Лица солдат безумием объяты. Красные щеки, ещё краснее глаза. Плохо мне было, тяжело. Он же отец мне, какой бы ни был, но отец. Да и не было чего-то ужасного. Просто неласковый он был, недушевный. Решился я мстить, но не сразу. События вот эти подоспели, кинулся с головой, казалось дело отцовское — дело святое.

— А сейчас? — спросила Соня.

— Сейчас не знаю. Уже месяца два, как не знаю, и дело не в том, что бьют нас, и в хвост, и в гриву. Внутри что-то сломалось. Дети снятся каждую ночь. Плохо мне, ещё тяжелее чем было. Думал приму смерть. Плакать хотелось — слёз нет.

— Далеко дом твой солдатик? — спросил священник.

— Далеко, возле города Оренбурга.

— Добирайся домой, не сомневайся. Бог не выдаст — свинья не съест — сказал священник.

— Не съест, но тяжело будет — добавила Соня.

От озера же сильно тянуло влажной прохладой. Стало неуютно, чувствовался холодок.

— Нужно идти — произнёс Степан.

Разочарование слишком мягкое слово. Слишком легкое — невесомое. Степан почувствовал, куда более неприятное, пробирающее до самого основания, и выходящее в обратном направлении через его глаза, уши, рот. Выразить он ничего не мог, объяснить самому себе тоже.

Сони не было рядом, и вся неуютная, в этот момент, комната подсказывала, что Сони нет, и если бы не смятое одеяло, не пустая бутылка, то Степан мог бы подумать, что их встреча была очередным видением его помутневшей головы.

— «Озеро возле Ярового, но там, то где»? — думал он, закуривая сигарету.