95-16 - [43]

— Вот и отлично! Кстати, хорошо, что Кэрол нет дома, — мы сможем, наконец, поговорить с глазу на глаз. Завтра ут­ром я собираюсь уехать из Гроссвизена, но перед этим мне хотелось бы кое-что обсудить.

— И я как раз собирался тебе это предложить. Закури­вай. Прошу прощения, я на минуточку загляну на кухню и приготовлю кофе, а потом посидим спокойно.

Оставшись один, Шель поудобней устроился в кресле и опять задумался над словами Лютце. Вдруг в углу раздался тихий прерывистый звонок. Шель с удивлением оглянулся. На подоконнике за занавеской стоял телефонный аппарат. Журналист торопливо встал и, убедившись, что Джонсон еще на кухне, подошел к окну и поднял трубку.

— 95-16?

— Да, — не задумываясь, ответил Шель,

— Говорит Земмингер. Час назад приехали юрисконсульт Рисхаупт и полковник Гелерт. Я присутствовал на предвари­тельном обсуждении. Дела складываются удачно.

— Хм, — буркнул Шель, прислушиваясь к долетающим из кухни звукам. Слышно было позвякивание фарфора — это означало, что американец ставит посуду на поднос и вот-вот войдет в комнату.

— Неплохо было бы, если б этот поляк отсюда убрался. А с теми двумя олухами мы управимся. Рисхаупт…

В коридоре раздались шаги. Шель быстро положил труб­ку и, понимая, что сесть обратно не успеет, остановился перед шкафом с фарфоровыми статуэтками.

— Я любуюсь твоей коллекцией, — сказал он, как толь­ко Джонсон вошел в комнату.

— Это сокровища Кэрол, — ответил тот, ставя поднос с чашками на стол. — К счастью, здешний антикварный ма­газин торгует главным образом мебелью. Коллекционирова­ние дрезденских статуэток влетает в копеечку. Но…

Раздался тихий звонок. Американец нахмурился.

— Телефон, — произнес он и нерешительно добавил: — Пускай звонит себе на здоровье.

— А вдруг что-нибудь важное? — спросил Шель и тут же пожалел: повторный звонок мог означать, что Земмингер жаждет закончить донесение.

К счастью, Джонсон, связанный присутствием гостя, пред­почел отказаться от разговора. Через несколько секунд звон­ки прекратились.

— Шеф дал мне два дня отпуска, — говорил Джонсон, наливая кофе,— главным образом по случаю твоего приезда и, кроме того, чтобы дать мне возможность отдохнуть после тревожных событий.

— Очень любезно с его стороны. У тебя есть какие-нибудь известия с «поля брани»? Я сегодня утром видел Гюнтера. Он просил заступиться за него. Но это, пожалуй, невозможно…

— Э-э, о нем можешь забыть! Груберу будет предъявле­но обвинение в незаконном присвоении чемодана и попытке шантажа. Его вину нетрудно будет доказать, и наш дорогой инспектор просидит года два-четыре, — сказал Джонсон и, подумав, добавил: — Если только добросердечный защитник не добьется условного приговора. Так или иначе, его карье­ра в полиции окончена.

Шель кивнул.

— Грубер поступил безрассудно, — сказал он. — Его планы были слишком наивны, а действовал он чересчур от­крыто. Однако нельзя обвинять его одного. Он ведь был все­го-навсего пешкой, исполнявшей чужую волю.

— Ты имеешь в виду старика Менке? — Джонсон искоса поглядел на приятеля.

— Да нет, не только доктора. Я все больше убеждаюсь, что и тот не был «шефом». Ряд незначительных деталей ука­зывает на то… — он оборвал фразу на середине, словно не находя слов, и сказал: — Перед тем как прийти сюда, я снова виделся с Лютце.

— Да? Ну и как пьянчужка? Еще не удрал из больницы?

— Лютце чего-то боится. Я не добился от него никаких сенсационных новостей, но из того, что он рассказал, сделал немаловажные выводы.

— Это интересно! Теперь ты, наконец, сможешь ответить на те загадочные вопросы, которые все время тебя тревожат.

— А тебя разве не интересует решение загадки?

— Конечно, интересует! У меня есть своя теория… Но продолжай, пожалуйста. Любопытно, какими путями ты при­шел к своим заключениям?

— Я не могу припомнить, когда именно начал подозревать, что окружен стеной мнимых истин. Некоторые вещи начали меня занимать вскоре после того, как я поселился на Эйхенштрассе. Мне показалось по меньшей мере странным, что Леон покончил с собой перед самым моим приездом. Разговаривая с фрау Гекль, я узнал, что Леон всегда запирался у себя в комнате, но почему-то, решив покончить жизнь само­убийством, оставил дверь открытой. В этом крылось проти­воречие. Потом я узнал, что ты живешь и работаешь в Грос­свизене. Отчего же Леон первым долгом не обратился со своими затруднениями к тебе? Этот вопрос занял первое ме­сто в ряду невыясненных проблем, которых становилось все больше. Леон, несомненно, понимал, что приехать из Польши в Западную Германию не так-то просто. Почему же, несмотря на это, он попросил помощи не у тебя, а у меня? Это заинте­ресовало меня еще больше, когда я услыхал, что ты рабо­таешь в прокуратуре, то есть являешься тем самым челове­ком, к которому он должен был обратиться, даже если бы вы были едва знакомы.

— Леон намекал на какие-то свои таинственные открытия. Однако я не принимал его слов всерьез, к тому же в его рас­суждениях обычно полно было недомолвок. Зная о том, что он психически болен, я недооценивал серьезность этого дела, решив, что волновавшие беднягу проблемы всего лишь плод больного воображения. Мое поведение его, безусловно, обидело.