90х60х90 - [3]

Вероника нагнулась к рулю, показались ее рыжие из-за тонировки волосы, худенькое личико некормленой мученицы с Соловков, глубокие глаза, тонкая сеточка голубых вен под нижними ресницами, веснушки, вновь появившиеся с приходом тепла, тщательно припудренные, но все равно заметные. Конечно, с такого расстояния - метров семь-восемь - он не мог всего этого увидеть, просто представил до мельчайших подробностей знакомые черты ее лица, представил невольно, почти машинально, едва отворотившись от окна. И поспешил с одеванием, готовясь к отъезду.

Он явственно представлял себе, как в это минуту Герман снова смотрит на часы и тихо произносит про себя: "надо бы поторапливаться", на что Вероника, со свойственной ей легкостью отвечает: "он у нас как всегда" и улыбается безмятежно искрящейся улыбкой, так ей идущей. Мельников, вероятнее всего, снимает очки и в тысячный раз за день протирает их замшевым платочком, что лежит у него в левом внутреннем кармане пиджака, рядом с очечным футляром. Заканчивает с одним стеклом и так же неторопливо, более всего для успокоения собственных нервов - "потому как с молодежью вообще трудно работать", - протирает в четыре движения второе, а затем водружает легкую оправу, обратно на нос. Ему сорок семь, он разведен, и оттого, наверное, что одинок и бездетен, - до невозможности погружен в работу. Насчет своей поседевшей шевелюры он шутит - и такое с ним случается, - раз уж поседел, так не облысею, тонко намекая на своего шефа, который к тридцати двум уже обладает серьезными залысинами, с намерениями оставить на голове лишь легкий пушок волос.

Через три минуты Алексею осталось лишь выбрать ботинки - "Мейсон" или "Маркс" - и натянуть пальто. Да, часы чуть не оставил на столе, вот что значит спешка, как-никак, "главная деталь" костюма делового человека. Конечно, время ему будет спросить у кого, Герман никогда ничего не забывает, вот вам еще одно его достоинство, да и Вероника, справедливо полагая, что хорошенькие часики являются обязательным украшением хорошенькой женщины, непременно балует свою руку "Лонжином" в золотой оправе. Но интересоваться, который час, у кого-то из своего окружения, да еще на виду - такой моветон компаньоны ему не простят. Алексей схватил "Брегет" со стола, едва не уронив в спешке на пол, и на ходу стал застегивать ремешок.

Шипение воды в ванной не прекращалось, - Сима твердо решила дождаться его ухода. Тогда он решил на прощание заскочить к ней сам.

Серафима неподвижно стояла в душе, внимательно разглядывая себя: одна из стенок была зеркальной, сделанная специально по ее заказу. Одна рука неторопливо прогуливалась по груди и животу, точно вымеряя их, другая замерла неподвижно у плеча, ей Сима придерживала волосы, не желая их мочить. На лице сосредоточенное, задумчивое выражение. Ищет возможные недостатки и решает, как быть, если все же найдет.

Алексея она не слышала, полностью поглощенная собой. Этим он и воспользовался. Аккуратно обхватил ее занавеской, чтобы не намокнуть Серафима вскрикнула от неожиданности и едва не упала в его объятия, - и торопливо поцеловал в губы. И тут же отскочил, боясь быть облитым в отместку за неожиданность.

- Сумасшедший, - донеслось из занавески. - Промокнешь сейчас же, если уже не промок. Ты в пальто?

- Уже одеваю. Все, я побежал.

- Не задерживайся. И... - Серафима неожиданно замолчала на полуслове.

- Не задержусь, - Алексей хлопнул по занавеске, из которой его супруга не спешила выпутаться, и заспешил к лестнице на первый этаж. Вслед ему донеслось убежденное:

- Точно сумасшедший.

Затем вода стихла. Уже спускаясь, он услышал:

- И не забудь взять Ивана.

Точно зонтик или бумажник. Это Серафима напомнила о его телохранителе.

Ничего не поделаешь, воспитание. Супруга ему досталась из высших слоев общества, что тогдашнего, что теперешнего, так что издержки воспитания ему, как уроженцу семьи совслужей, были более чем очевидны. Как очевидно было и то, что заложенные несколькими поколениями, - а у нее еще в старое время родители поминали предков дворянского сословия - "сливок общества" методы общения и обращения неискоренимы в принципе. В особенности чисто интуитивное умение делить на "господ" и "людей", а среди первых отличать тех выскочек, "лавочников", кто только недавно выбрался из грязи в князи и теперь норовит сравняться с теми, за кем почетное звание людей из высшего света закреплено автоматически.

К числу этих "лавочников" Алексей с полным правом мог отнести и себя. Правда, он старался называть себя иначе, а именно: self-made men, так куда эффектнее и не столь вызывающе откровенно. Тем более что именно с лавок, с торговли барахлом, ширпотребом и началось его восхождение. Это уже потом, в качестве главного приза, он получил одобрение своей кандидатуры, как нового члена семьи Серафимы, которая решилась признать в нем "своего" и отдать единственную дочь этому выскочке.

А он добился даже большего - участия их капиталов в его новых предприятиях, столь велик оказался кредит доверия, что был выдан ему шесть лет назад. И теперь, с этими капиталами, мог хоть ненадолго почувствовать себя равным тем, кто был на этой ступени изначально, с самого рождения. Не просто перенимать манеры своей супруги, которые порой считал нелепыми, порой архаичными, но и порой на подсознательном уровне чувствовать саму необходимость их безукоризненного выполнения и следования всем установленным традициям, которые, практически стершись за последнее время, все же упорно продолжали жить и находить своих последователей. В основном, в новом поколении, пришедшем на смену тем ниспровергателям, что хозяйничали в стране в период "первоначального накопления капитала". Поколению, которое он мог не без особой гордости, назвать своим.