7 женщин, изменивших мир - [15]

Второй опорой фундамента послужила слепая вера Жанны в победу: она настолько прониклась идеей спасения и отождествления себя со Спасительницей родины, что, как новый неведомый вирус, мгновенно пропитывала пространство своей удивительной убежденностью. Жажда изгнания врага, подкрепленная фанатической преданностью идее и королю, подкупала и расслабляла даже самые недоверчивые и сомневающиеся головы. В конце концов, дворцовая камарилья рассматривала допуск Жанны к военному проекту как кратковременную сделку, направленную на получение Карлом Валуа легитимной власти, Жанна же нисколько не задумывалась над продолжительностью своей игры – в этом также проявлялся изумительный подтекст ее странной веры в успех. В своей дикой и какой-то фатальной одержимости она действительно чем-то походила на ангела-хранителя, так что неудивительно, что поддающиеся внушению массы нередко усматривали в горделивой мальчишеской фигурке на коне святую, сошедшую с небес для спасения Франции. Ее приняли как воспламенитель, как капсюль-детонатор, который должен был сработать один-единственный раз; она же думала о великой миссии…

Наконец, третьей опорой, находившейся в основании идеи крестьянки из Домреми, была ее оригинальность. Дева вынырнула, словно из сказки, колдовскими чарами завораживая воображение сражающихся – как своих, так и врагов. В необычности, почти мистичности чудесного появления спасительницы кроется могучая зажигательная сила, и Жанна д'Арк сумела использовать ее сполна. Начав с асоциального поведения и выяснения неприемлемости для себя исполнять традиционную ожидаемую роль крестьянки, она достигла кульминационного момента идеи, когда не без помощи королевского окружения была закована в блестящие латы и водружена на коня со знаменем Победы. Сам по себе приход Девы в мир являлся чем-то противоестественным и резонансным, и в этом было сокрыто могущество облика Жанны д'Арк.

Что же касается ее ощущений, они также были приятными, развитие ситуации льстило Жанне, стимулируя к отрешенной игре на большой сцене. Она была похожа на юную актрису, случайно допущенную на главную роль в лучшем театре, и потому старалась, чтобы шанс оказался входным билетом в новый мир. При дворе для девушки началась новая жизнь, весьма привлекательная и успешная постепенным всеобщим признанием и даже некоторым поклонением, как идолу, символу победы. Жанна не понимала, что чаще это было показное поклонение, созданный для нее специальный фон, который должен был подкрепить ее собственные силы перед большой схваткой. Но даже она, великодушная и глуповатая девочка, интуитивно осознавала, что за пределами войны и возможной победы для нее еще нет роли, и это чувство с самого начала тяготило ее, как открывшаяся рана, обнажающая основное противоречие между ее выбором и остальным миром. Однако как существо эмоциональное и в высшей степени демонстративное, живущее моментом, Жанна не слишком заботилась о далеком будущем; она упивалась ликующим мгновением, открывающимися невероятными возможностями и народным признанием, которые толкали ее на культовую отвагу, почти безрассудные действия на поле боя. А невидимая петля тем временем затягивалась туже, раскрывая безысходность и свидетельствуя, что борьба является единственным способом утвердиться, отыскать свое новое место в мире, где безумие и хаос войны становились спасительной крышей. Пожалуй, самым обескураживающим представляется тот факт, что девушка не погибла в первом же бою или в первые дни освободительного движения. Не исключено, что кому-то из сопровождающих вассалов короля было поручено уберечь девушку, а заодно и проверить, на что она способна. И если отвага девушки не шокировала видавших виды вояк, то ее растущие амбиции и усиливающееся желание возглавить самой все освободительное движение с первых дней борьбы за Орлеан – ключевой пункт в этой войне – стали беспокоить не одного командира. Природа этого беспокойства понятна: женщина не имеет никаких прав и оснований руководить мужчинами. Ее допустили на мужскую половину поля лишь для того, чтобы зажечь ленивое и боязливое людское стадо, называющееся народом. А значит, нечего лезть в исключительную сферу их полномочий! Война – для мужчин! Но разве мог кто-нибудь из трезвомыслящих, разбирающихся в природе вещей и в военной науке мужчин остановить Жанну д'Арк, девушку, находящуюся в бесовском, очумелом возбуждении, непрерывно бросающуюся на дрогнувших от натиска англичан и имеющую фантастическую поддержку в среде простолюдинов, с которыми она умела разговаривать на одном языке. Ее не смутили несколько ранений, главное было выжить, и она выжила. И в этом также заключалась часть стратегии Девы-спасительницы.

Действительно, сценаристы не учли лишь одного – безумной смелости крестьянки и потрясающего, необъяснимого роста ее авторитета в военной среде. Это то, что нельзя было спрогнозировать, что невозможно было просчитать и проконтролировать. И это становилось наиболее мощным раздражителем не только для капитанов, которые водили в сражения войска вместе с Жанной, но и для приближенных дофина.