7 способов соврать - [24]

Не припомню, чтобы видела Джунипер такой дерганой. Обычно ничто не может вывести ее из равновесия, пробить брешь в ее прочной броне хладнокровия. Но, клянусь, сейчас она на грани слез.

У меня мелькает мысль, что нужно бы повернуть к ним и раз и навсегда выяснить, что с ней происходит. Но потом я вспоминаю слова Джуни, сказанные из-за запертой двери туалета: «Мне нужно побыть одной».

Она и вправду хотела одиночестве? Или ей просто нужны были чужие уши – не мои?

Я сдерживаю любопытство. Если захочет, сама расскажет о своих проблемах.

Мои щеки пылают. Наклонив голову, я торопливо удаляюсь от машины Джунипер.

Кэт Скотт

– Я… забыла, – признается Эмили.

– Ты женишься… – подсказывает мистер Гарсия из первого ряда.

– Женишься на Фаине, – заканчивает фразу Эмили. – Она прекрасна, блистательна. Что ты… о боже, простите. Как там дальше?

Наблюдать за игрой Эмили всегда очень утомительно, но этот момент – особенно. Она влюблена в своего партнера по сцене, исполняющего роль моего мужа. Каждый раз, встречаясь с ним взглядом, она забывает текст роли. Самое противное, что он тоже в нее влюблен – это ни для кого не секрет, – но они предпочитают ходить вокруг да около, вместо того чтобы уже начать встречаться.

Я удаляюсь в грим-уборную. В углу сидят две десятиклассницы – по отдельности, на больших кожаных диванах. Меня бесят эти диваны. Они так и манят ребят из школьного театра – тех, кто любит поваляться, – и располагают к физической близости.

Я опускаюсь в кресло сбоку от ближайшего дивана, надеваю наушники и достаю ноутбук. На экране – застывшая картинка приостановленной игры. Я нажимаю клавишу и крадусь меж развалин с автоматом в руках.

– Некоторые ребята, я слышала, подозревают доктора Мейерс, – говорит Эни, девчонка, исполняющая роль моей дочери.

Уф, опять. Ну сколько можно?! С понедельника всюду слышишь одно и то же. Слава богу, что неделя подходит к концу.

Я выпускаю автоматную очередь в приближающихся зомби. Краем глаза замечаю, как Элизабет кладет голову на подлокотник. Эни растянулась на другом диване.

– Да нет, это просто потому, что ее считают сексуальной, – возражает Элизабет. – Обычно к этому склонны противные старикашки.

– Не всегда, – говорит Эни. – Я слышала, в Монтане…

Поджимая губы, я снова стреляю в зомби. Из их голов фонтаном бьет черная кровь, они валятся набок. Два удара по клавише со стрелкой вверх. Я запрыгиваю на крошащуюся каменную стену, ныряю за нее, нахожу два ящика со снарядами. Отлично.

– …Кэт?

Я вздрагиваю, услышав свое имя. Нажимая на паузу, вытаскиваю из одного уха наушник.

– Что?

– Что ты думаешь? – спрашивает Элизабет.

Я перевожу взгляд с одной девчонки на другую:

– Про роман между педагогом и кем-то из учащихся?

Они кивают.

– Ничего.

– Ты серьезно? – удивляется Эни.

– Вполне. Меня это не интересует. Сейчас я думаю только о спектакле.

Эни с Элизабет переглядываются. Губы у обеих подергиваются.

– Что? – спрашиваю я, не повышая голоса. Звукоизоляция грим-уборной оставляет желать лучшего.

– Просто, – Эни пожимает плечами, – на спектакле свет клином не сошелся.

Меня так и подмывает съязвить: «Поэтому ты никак не запомнишь, как тебе двигаться на сцене?», но я обуздываю свой порыв. Ограничившись ледяным взглядом, снова сую в ухо наушник и возобновляю игру. Мое лицо горит от их обжигающих взглядов. На меня часто так смотрят. Боже, ну и стерва. Все ей не так.

Пусть думают что угодно. Плевать я на них хотела. Мне вообще никто не нужен.

Однако забавно, что многие члены школьного драмкружка считают себя изгоями общества и вечно жалуются друзьям, что они «везде чужие». Что бы они в этом понимали. А если б понимали, не кичились бы своей «отверженностью». Настоящая отверженность не таит в себе ничего романтичного и волнующего.

Казалось бы, невозможно годами ни с кем не разговаривать – во всяком случае, о чем-то значимом, – но это в теории. Если постоянно отделываться односложными ответами, от тебя быстро отстают. Последний полноценный разговор у меня состоялся в восьмом классе, перед тем как мама решила, что мы недостойны ее времени и внимания.

Если честно, у нее были причины бросить семью. К тому времени, когда мы с Лив начали учебу в седьмом классе, у них с отцом недели не проходило без ругани, и поводом для скандала могло служить что угодно: ужин, которым они нас кормили, одежда, которую мы с Оливией носили. Их ссоры всегда кончались тем, что папа восклицал «Прекрасно!» и надолго погружался в угрюмое молчание. Мама, возбужденная и разгневанная, запиралась в их спальне. Она была очень темпераментным человеком, наша мама, и своей энергией всегда заряжала отца. Но с каждым годом несчастливого брака она становилась все более ненадежной, как узел сгнивших проводов.

Я могла бы простить ее за то, что она бросила нас. Непростительно то, как она это сделала.

Мы всей семьей отправились в отпуск. Это был наш последний совместный отдых. Однажды мама с папой проскандалили всю ночь, и она уехала. Когда мы с отцом вернулись домой, ее уже и след простыл. Мама исчезла, не оставив никаких вещественных напоминаний о том, что она здесь жила. Кокетливые наряды, альбомы, безделушки, украшавшие полки, – все испарилось, улетучилось, сгинуло. Даже записки не черкнула. После мы еще долгие недели пытались связаться с ней – звонили, слали сообщения, письма по электронной почте. Она упорно не отвечала.