666, или Невероятная история, не имевшая места случиться, но имевшая место быть - [8]

Однако месячник более трех дней не длится, ответственные товарищи уж все перекрестили, а у иудеев мода на православие прошла и обратный процесс начался. Вот и крутись. А тут еще читать сильно хочется. Ну и ввелся в грех. Сперва надоумил прихожанку свою из Совета Содействия Вере по месту жительства старушку Власьеву Елизавету Егорьевну несть в церковь ткань бесовскую – Барахлон, из которой на Фабрико по соседству власяницы гонют. Сперва ризу, себе сладил, потом матушку Марину Тимофеевну приодел, а потом и торговлишку махонькую наладил прихожанам на радость, себе на успеяние. Ибо сказано в Писании: «Гоните менял из храма», а про синтетику в Писании не сказано. Побойчее жизнь ударила: велосипед прикупили, кое-что из бытовой радиоаппаратуры. На книги, однако, не хватает – не тот доход. А тут еще цена на барахлон упала, уж больно много его старушка-активистка понатаскала. Да Господу слава, пропасть не дал, свел с умным человечком, Померанценбоймом Шмулем Ароновичем. Ну до чего иудей толковый, и не высказать! Вместе и удумали. В притворе церковном печечку поставили, чтоб в печечке той ма-а-хонькой из муки мацу на праздники печь. А какая мука на мацу негодная – из той куличики православным на пасху ладить. Дело богоугодное, святое, можно сказать, дело.

И потянулись в храм Божий иудеи. Сперва только мацу брали, а уж потом и куличи распробовали. Ну и православные тоже, поначалу только куличиками баловались, а там и на мацу перекинулись. Ибо сказано в Писании: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь», а про сорта да названия в Писании не сказано. Побойчее дело пошло, и уж вознамерился было отец Агасфертий часть иконостаса снять да полок книжных добавить, но начальства епархиального убоялся. А тут еще напасть, путаться стал отец Агасфертий. Голова весь день в заботах мирских: Барахлон от старушки получи, иудею Померанценбойму доставь, от него обратно муку прими, да еще за печкой следи, чтоб техника безопасности не нарушалась и сортность продукции не понизилась.

Вот и упомни при таких-то хлопотах, когда чей праздник. Ну и не упомнил. Сперва на Йом кипур яйца красить затеял, потом на иудейскую пасху в колокол по ошибке брякнул. Колокол маленький, ржавый, однако в епархии услышали. Прислали комиссию по выяснению. А отец Семигоев и опростоволосился. До того привык со своими мацушными прихожанами беседы вести, что комиссии епархиальной прямо так с порога и отблаговестил: «Вы ик кому будете? Не за мацой, нет?». Шуму было… Чуть не расстригли. Но обошлось. Бог помог. И уж, кажется, только зажили, так на тебе, новая напасть.

И десяти минут не прошло, как прошмыгнула в комнатку маленькую, лампадами мерцающую, бытовой радиоаппаратурой заставленную, божья старушка Власьева, а свет померк в глазах отца Семигоева. И неангельским хором запело на душе антихристово «Солнце всходит и заходит…». Вот и воздается за грехи наши. Дело-то пострашнее барахлона будет. Да и мацы пострашнее. Тут все больше на экономическую контрреволюцию тянет. И поплыло перед удрученным взором отца Агасфертия, все в черном дыму, кривясь, но не исчезая, страшное слово – «ВРЕДИТЕЛЬСТВО».

Немолод был святой отец и Хорошее время хорошо помнил. Помнил, и что в это самое время за это самое вредительство бывало и куда за него попадали – помнил. Знавал и таки, которые попадали, да не знал таких, чтоб вернулись. Не было у отца Агасфертия таких знакомцев. И что ж оно теперь будет?

Отмщение будет, вот что! Ибо сказано в Писании: «И воздастся каждому по делам его с полной конфискацией всего личного принадлежащего имущества». А как грешить, да чтоб не попасться, в Писании про то не сказано.

Вот почему, выслушав Елизавету Егорьевну строго и сурово, греха ей святой отец на всякий случай не отпустил, а молвил: грешна, мол, и грешна будешь. И в покаяние назначил стенгазету «Голос жильца» №3 наизусть заучить, а до тех пор более не являться. Обо всем же, что случилось, молчать крепко. А уж буде Фабрика вновь из стены обрящется, тогда к нему бежать немедля.

Засим, старушку отослав, делами занялся. Перво-наперво послал матушку попадью к Шмулю Померанценбойму сказать, что богоугодная пекарня временно закрывается и чтоб клиентов пока не слал. Потом снес в церковь велосипед, книжки любимые и кое-что из бытовой радиотехники. Церковное, говорят, не конфискуют.

А потом церковь изнутри запер и, пробравшись в дальний притвор, сел под иконой Святого Иоанна Руку на что-то там наложившего, чего-то там хапнувшего (за что и церкви название вышло), и задумался надолго. Думу думал невеселую, с чего веселью быть? Да что ж теперь…

Отец Агасфертий вздохнул, сплюнул, Иоанна Руконаложившего по деревянному лбу постучал, а потом, икону осторожно на себя потянув, достал из-за нее, из-за иконы, то есть, обыкновенный старый телефон, обтер с него пыль рукавом барахлоновой ризы и опять задумался.

За все годы своего беспорочного подвижничества в бывшем овощехранилище № 62 он всего только два разика тем телефоном и пользовался. Первый раз, когда только заступал – по святому делу звонил, что, дескать, храм Божий опять открыть разрешили, а картошку не вывозят. Вывезли. А за звонок не ругали и даже доверие высказали и номер 66, добавочный 6, запомнить велели. Мало ли что.