66 дней. Орхидея джунглей - [47]

— Господи, разумеется, но... что делать?

— Хотя бы не бросать старика. Поехать к нему. Разузнать, чем он дышит, и как–то подготовить к тому, что прибыли не будет...

— Слушай, но почему шеф этого не предвидел?

— Эрла любят в Европе. Он и здесь человек с именем. Всякие умные слова, — ты знаешь, я в этом не понимаю, мое дело — заключать сделки и устанавливать цены. Это вы с шефом — эксперты. А мое дело — утешать Эрла и понукать тебя.

— Молли, но я была в Европе... в Париже, Вене, Лондоне... Его картины кое-где куплены, но его знают гораздо хуже, чем ты полагаешь...

— Я ничего не полагаю. Я читала монографию.

— Гарднера?

— Господи, Лиз, ну откуда мне помнить... Там сказано, что он большой художник. Сейчас это никому не нужно. Нужно то, что вы все тут называете кичем. Эти двое, из русских, как их там, Быкофф и Ке...

— Кеворкофф?

— Ну да, в этом роде. Портрет Рейгана на куриных ногах. Кажется, «Хижина, повернись ко мне задом», — так, что ли, это называется? Какое–то русское присловье... Вот это могут купить. Теперь же любая русская мазня выглядит как протест против их системы. А Эрл — все–таки художник. Здесь и сейчас искусство действительно никому не нужно. Поэтому мне его жалко, понимаешь? Если ты не можешь ничего сделать, то хотя бы утешь старика. Ладно?

— Хорошо, я непременно выберу время...

— Нет уж, голубушка, сейчас время выбирает тебя, а не наоборот. Верно сказано, что чужое счастье дурно пахнет. Это не от зависти. Это из–за того, что любовь эгоистична. А страдания из–за любви того больше, — впрочем, всякое страдание эгоистично, а уж из–за любви — одно на другое...

— Один умный человек сказал: «Зачем придумывать слово «эгоист», когда уже есть слово «человек»? Все мы эгоисты, — Элизабет вздохнула. Молли в чем–то была права. И приятного в этом, конечно, мало. — Ты не знаешь, Эрл женат?

— Был, трижды, и с третьей женой расстался без развода. Она спилась.

— Из–за него, интересно?

— Думаю, что спиваются не из–за чего–то, а по врожденной склонности. Как знать, — может быть, он и вправду гений? С гением жить трудно...

— Жить трудно со всеми. С любым и каждым трудно жить. А гений по крайней мере компенсирует это тем, что он гений.

— Молли, Молли... Почему ты так не любишь влюбленных?!

— Я тебе много раз говорила об этом. Я сама была влюблена и сейчас не чужда этому состоянию. Не могу сказать, чтобы я себе нравилась при этом.

— А в кого ты влюблена, если не секрет?

— Это не секрет, это секреция, подруга. Проклятая плоть, требующая своего, плюс проклятая душа, требующая себе души. Сообщающегося сосуда. Странно, что души сообщаются через такие неприглядные места. Впрочем, Брюс — славный малый.

— Брюс? — Элизабет словно хлестнули. — Вы встречаетесь?

— Правильнее было бы сказать, что не расстаемся.

— И... и как он тебе?

— Мы считаем умного умным, если он с нами согласен. Только тогда. В этом смысле он умный. Мы считаем другого хорошим, когда он такой же бедный, как мы. Потому что мы бедные, а единственная причина этого — то, что мы хорошие. Правда ведь?

— Ты сегодня просто Карнеги!

— Дерьмо собачье твой Карнеги рядом со мной, — усмехнулась Молли, потягиваясь. Элизабет только сейчас заметила темные круги у нее под глазами, потрескавшиеся губы без обычного слоя помады... Брюс помады не любил. Она ночью не спит. И это не идет ей на пользу, старит. Чувствуется, их ночки проходят не ахти. Хотя как знать? Этот темный огонь в ее глазах; это похудание — или только кажущееся? — и эти брюки; Молли всегда предпочитала юбки, хотя никогда — мини; но Брюса возбуждали женщины в брюках...

— Дерьмо твой Карнеги. Мог он так взять в рот, как это делаю я? А я, как видишь, могу, да еще и рассуждаю при этом несколько своеобразнее, чем твой Карнеги. Все, чему он учит, нормальный всосал с молоком матери, а ненормальный всему этому не научится никогда. Ты всегда будешь видеть, где и когда он врет.

— Нет, но ты мне скажи о Брюсе. Как у него, например, с деньгами?

— Ну что ж, он преуспевает, доволен жизнью, водит меня по ресторанам и страшно боится потерять.

— Говорит обо мне какую–нибудь дрянь?

— Отнюдь. Интересуется, кто у тебя сейчас, и желает счастья. Я, как ты понимаешь, на сей счет особенно не распространяюсь, — это твои дела, и я сама не очень–то в курсе, так ведь? Он говорит, что ты была ему не по зубам, — вот, собственно, и все. Он говорит, что тебе нужен маньяк или сумасшедший.

— Откуда он знал? — вырвалось у нее. И тут же ее ожгло: значит, он чувствовал, знал, значит, он все видел! А она–то держала его за слепца!

— Оттуда же, откуда и я. Может быть, мы с ним не хорошо владеем высокой лексикой, но суть иногда улавливаем. Причем оба не считаем своей заслугой то, что плохо владеем высокой лексикой.

— М-да... Молодец Брюс! Передай ему... впрочем, ничего не передавай. Но я рада, за вас обоих.

— Не исключено даже, что ты не врешь.

Элизабет звонила Эрлу на виллу, где он жил один, и он ответил ей со своей обычной старомодной галантностью, что ждет ее в любой день, одну или со спутником, и что кроме разговора о делах, а лучше бы вместо него они могут поболтать о вещах куда более приятных, — например, о лучизме.