66 дней. Орхидея джунглей - [22]

— У тебя кто–то есть? — спросила она. Она ничего не боялась. Ей было интересно.

— Нет; но что–то есть, — усмехнулся он и, протянув к ней руку, расстегнул верхние пуговицы на рубашке. Она носила тогда мужские рубашки, которые, как ей казалось, подчеркивали худобу, прямоту и хрупкость ее фигуры.

Тогда Элизабет еще признавала лифчики. У Стива были теплые пальцы. Длинные, тонкие пальцы музыканта. Он погладил лифчик, забрался рукой за ее спину, осторожно расстегнул застежку. Она смотрела на него все с тем же любопытством. Пожалуй, все происходит несколько буднично. Она рассмеялась.

— В чем дело? — переспросил он, но без обеспокоенности, которая бы выдала закомплексованность юнца, с ответной улыбкой.

— Слушай, — произнесла она сквозь смех, — тебе всегда приходится перед этим говорить о Сэлинджере?

— Нет, — он покачал головой. — Иногда о Стивене Кинге.

— Тоже ничего.

— А иногда о «Секс пистолз». Но мой собственный секс-пистол на такие разговоры реагирует однозначно. Он вешает нос.

— Как прекрасна была бы жизнь, если бы тебе не пришлось обременять себя беседами! Сделал знак, щелкнул пальцами, и если девушка согласна — она идет с тобой, а если нет — ты ищешь дальше...

— Нет, это было бы невыносимо скучно.

— Почему вдруг?

— Видишь ли, — он поглаживал ее сосок, не придвигаясь и не сводя глаз с ее улыбающегося лица. — Одним нравятся акты, другим — антракты. Одним — процесс, другим — результат. — Он гладил ее грудь, легонько сжимая соски, и соски твердели под его рукой. Потом он расстегнул последние пуговицы на рубашке. Расстегнул пуговицу на джинсах. Она даже чуть сползла с сиденья, чтобы ему было удобнее. По-прежнему не придвигаясь, он теперь ласкал ей живот.

— Тебе что, больше нравится в машине? Разве там не твой дом, да еще и пустой, как нарочно?

— Мой. И мне не нравится в машине. Мне нравится вот так с тобой сидеть и разговаривать. А когда мы пойдем в дом, там все будет чужим для тебя. Чужая мебель, чужие запахи. Ты, чего доброго, пожалеешь, что приехала. У тебя даже в животе забурчит от неудовольствия. Я не хочу сейчас все ломать. Я хочу с тобой сидеть и разговаривать. Ночь длинная.

— А если, допустим, я голодна?

— Я тебя, допустим, накормлю.

— Сколько тебе лет?

— Семнадцать.

— И откуда ты успел всего этого набраться? Наглости, информации, опыта?

— Это все лежит под ногами. И потом, я же присматриваюсь к миру. Для юриста это нелишне.

— А если я тебе скажу, — он уже запускал руку ей в трусы, касался волос, — если я скажу тебе, что у меня сегодня мои ежемесячные проблемы и в том месте, к которому ты подбираешься, стоит «тампакс»?

— Будь я чуть более циничен, я бы пообещал тебе затолкать его поглубже.

— Ну, — она рассмеялась, оглядывая его, — судя по твоему виду, очень–то далеко ты его не затолкаешь.

— Ну, — сказал он, — после такого ответа, пожалуй, я сделал бы вот что...

Он вышел из машины, захлопнул дверцу, открыл дверь с ее стороны и, когда она попыталась ступить на землю, резко подхватил ее на руки.

— Марк может тебе позавидовать, — шепнула она ему на ухо. — Ты с легкостью толкаешь пятьдесят пять килограмм.

— Марк — идиот, — сказал Стив, неся ее к дому. — Все идиоты. Один я лапонька. Я чудо. И ты лапонька, — он отпер дверь, предварительно опустив Элизабет на землю, и легонько подтолкнул — входи. Сам он шел за ней.

— Света я не зажигаю, — сказал он. — Так веселей. Представь себя в замке. Летучие мыши, паутина, старые винные бочки. Ты спустилась в подвал или поднялась на чердак, уж не знаю, чтобы изменить мужу с шутом.

В своей комнате он включил торшер. Это была небольшая комната с узкой кроватью.

— Все предусмотрено, — сказал Стив. — Смотри сюда.

Он что–то такое нажал в изголовье, повернул в ногах — и кровать раздвинулась по меньшей мере вдвое.

Элизабет с уважением посмотрела на него.

— Боюсь, я тебя разочарую, — сказала она с усмешкой. — Если бы в в своей жизни узнала столько, сколько узнала и увидела эта кровать, — тогда другое дело. Но сейчас, боюсь, я тебе малоинтересна.

— С тобой весело. — сказал Стив. — И ты не дура. Чего еще надо? Ложись, я сейчас, — и он вышел в соседнюю комнату.

Он вернулся голый, и Элизабет приятно удивилась стройности его тела. Сама она ограничилась тем, что сняла лифчик и рубашку, но Стив сел на кровать (Элизабет впервые так близко видела мужскую наготу) и стянул с нее сначала джинсы, а потом трусики. Ни стыда, ни смущения она не чувствовала. Он все делал играючи, и в этой игре, легкости, может быть, скрывалась тайна его обаяния. Возможно, мелькнуло в ее голове, для дебюта оптимален именно такой вариант?

Он осмотрел ее внимательно и любовно, сак художник осматривает модель. Потом лег рядом и обнял. Она не противилась. Ей было приятно его тепло, его улыбка у самых ее губ, его веселый шепот:

— Скажи... я не ошибаюсь, для тебя это первый раз?

— Как ты догадался?

— Стоит протянуть руку к какой–нибудь из наших девчонок, из тех, которые вьются вокруг Марка, — они сами в ответ начинают кидаться тебе на шею. Скука смертная. Ты — другое дело. Я подумал, что это зависит либо от характера, либо от неопытности. Прости, если я ошибаюсь, но мне бы такое заблуждение только польстило.