50 знаменитых больных - [209]

Первую зиму больной Чехов прожил за границей. Он чувствовал, что не все сделал как литератор, были еще планы, да и не хотелось умирать обруганным драматургом после скандального провала «Чайки» (ставшей впоследствии символом русской драмы) на сцене главного императорского театра страны. Не говоря о том, что и нельзя было умирать, не обеспечив перед тем родных, не упорядочив финансовые дела, бросив на произвол судьбы и случая свое литературное наследие — разрозненные издания, затерявшиеся полузабытые публикации. И наконец, досадно было умирать, так и не встретясь со своей любовью. Все это требовало, как минимум, еще нескольких лет жизни. Врачи посоветовали ему для перемены климата Крым, начинавший в те годы входить в моду как курорт.

В личной жизни Чехов был человеком, «застегнутым на все пуговицы», его интимный и сокровенный дневник — это его литературные произведения. Но иногда он проговаривается и в письмах: «В своей жизни я был приказчиком, а не хозяином, и судьба меня мало баловала. У меня было мало романов, и я так же похож на Екатерину II, как орех на бронепоезд… Я чувствую расположение к комфорту, разврат же не манит меня.» Однако близкой подруги, спутницы жизни у него не было (некоторые уверяют, что у него не было даже близких друзей).

Жены писателей — выдающихся писателей — особая тема. В жизни Чехова есть ключевая фигура, которая проливает свет на очень многие аспекты этой темы — или отбрасывает тень, четкую, как вырезанный из черной бумаги силуэт, — это Лика Мизинова. Сильное влечение и влюбленность, несомненно, были у обоих, обоих интриговал характер партнера, и обе стороны после серии испытаний и по здравом размышлении решили не связывать личную свободу друг друга узами брака. Это неудивительно: сошлись два чуждых начала, два превосходных — каждый в своем роде — образца. Даже внешне они походили на лисицу и журавля из сказочного сюжета. Встретились два эгоцентрика: биологический и творческий.

Никаких талантов у Лики, кроме природных, кажется, не было. Но магия красоты влюбленной молодой женщины — сероглазой пепельной блондинки с гибким станом, наделенной острым умом и дерзким языком, — делала ее настоящим произведением природы и воспитания, так что было бы неблагородно и безвкусно свести отношения с ней к заурядному постельному роману.

Чехов ее игру видел, понимал ее цели. Он писал: «В Вас, Лика, сидит большой крокодил, и в сущности я хорошо делаю, что слушаюсь здравого смысла, а не сердца, которое Вы укусили. Дальше, дальше от меня! Или нет, Лика, куда ни шло: позвольте моей голове закружиться от Ваших духов и помогите мне покрепче затянуть аркан, который Вы уже забросили мне на шею». Что касается Лики, то суть личности Чехова ускользала от ее понимания. В своих ответных письмах она отмечала: «А как бы я хотела (если б могла) затянуть аркан! покрепче! Да не по Сеньке шапка! Первый раз в жизни мне так не везет!» Это была настоящая война полов!

Ей удалось пробудить в Чехове ревность (Лика крутила роман с художником Левитаном), но лишь на короткое время. Авансы без оплаты и безрезультатное хождение друг к другу в гости утомили обоих. Чехов к этому времени познакомился в Москве со своей будущей женой Ольгой Леонардовной Книппер, а у Лики появился новый поклонник — Потапенко — «бодрый талант», по определению критики, симпатичный и плодовитый беллетрист из Одессы, с замечательным, как у украинских певчих, голосом. Весельчак, душа компании, человек не бездарный, неглупый и очень обеспеченный. Но один недостаток — женат.

Чехов оказался невольным свидетелем их решающей «спевки», когда они вдвоем приехали к нему в Мелихово встречать Новый год. Чехов ненадолго уединился, чтобы написать и отослать письмо приятелю-редактору, начинавшееся так: «Сейчас приехали Потапенко и Лика. Потапенко уже поет», — а в постскриптуме приписано: «И Лика запела». Дальше все известно: Париж, красивые и возвышенные планы, Потапенко, снующий между женой и любовницей, нечаянная беременность, улетучившийся в Россию за деньгами любовник, письма очнувшейся Лики.

Все душевные страдания Чехова по поводу этой истории нашли свое отражение и воплощение в «Вишневом саде», который дался писателю с большим трудом. Он сам об этом не раз заявлял. В одном письме печально признавался: «пишу по 4 строчки в день, и то с нестерпимыми мучениями». Нет оснований не доверять этому авторскому признанию. Может быть, не только пережитые душевные терзания, строгая требовательность к себе, но все более прогрессирующая болезнь — причина этих мучений.

Но когда читаешь пьесу или смотришь ее постановку в театре, кажется, что автор пропел свою лебединую песнь, написанную в едином творческом порыве, — так очаровательно-непосредственны чувства героев этой драмы, так, беззаботен их юмор, словно в счастливые дни Антоши Чехонте, прозрачны краски, легка и стройна архитектура произведения. Никакая другая чеховская пьеса не отличалась в такой мере этими качествами, ничего из ранее написанного не радовало так сильно самого художника. И вместе с тем никакой другой драме не была так присуща, по удачному определению Андрея Белого, «стыдливая тонкость чеховских символов».