50 изобретений - [77]

В этот момент произошло знаменательное событие: бизнесмен-практик обратил внимание на то, что написал ученый-экономист. Джон Богл только что основал компанию Vanguard, призванную предоставлять простые паевые фонды для рядовых инвесторов, — никакой шумихи, никаких модных штучек, скромная оплата. А что может быть проще и дешевле индексного фонда, рекомендованного самым уважаемым в мире экономистом? Поэтому Богл решил исполнить желание Пола Самуэльсона: создал первый в мире индексный фонд и начал ждать инвесторов[617].

Но они не появлялись. Когда в августе 1976 года Богл запустил First Index Investment Trust, затея провалилась: гарантированно заурядный фонд не вызвал интереса. Финансовые специалисты отнеслись к этой идее с отвращением, некоторые даже говорили, что она не американская по духу. Конечно, это стало для них пощечиной. Богл, в сущности, заявил: «Не платите этим ребятам за подбор акций, потому что они все равно справятся не лучше, чем случайная выборка. У меня тоже не получится, но я, по крайней мере, беру меньше». Люди назвали индексный фонд Vanguard «причудой Богла».

Тем не менее Богл не разочаровался, и со временем клиенты появились. Активно инвестирующие фонды дороги: они много торгуют акциями в поисках хороших сделок и щедро платят аналитикам, чтобы те ходили на совещания директоров компаний. Ежегодная оплата может показаться скромной — всего 1–2 процента, но вскоре эти суммы складываются, и, если откладывать на спокойную старость, 1 процент в год легко может съесть четверть пенсионных накоплений, а то и больше. Если аналитики стабильно угадывают поведение рынка, даже такой гонорар был бы хорошим капиталовложением. Но Самуэльсон доказал, что в долгосрочной перспективе большинство из них проигрывают.

Сверхдешевые индексные фонды со временем стали казаться весьма достойной доверия и дешевой альтернативой активному инвестированию. Фонды Богла и все больше подражателей пассивно отслеживали ту или иную широкую выборку, исходя из идеи Пола Самуэльсона, что если рынок работает, то вполне можно расслабиться и плыть по течению. С момента, когда Богл запустил свой индексный фонд, прошло сорок лет, и теперь целых 40 процентов американских фондов, действующих на рынке ценных бумаг, пассивно отслеживают ситуацию, а не активно выбирают акции[618]. Можно сказать, что оставшиеся 60 процентов цепляются за надежду, а не за опыт.

Индексное инвестирование — символ способности экономистов изменить мир, который они изучают. Когда Самуэльсон и его последователи разработали гипотезу эффективности рынка, они повлияли на работу этих самых рынков, к лучшему или к худшему. Это касается не только индексных фондов. Другие финансовые продукты, например деривативы, по-настоящему прижились после того, как экономисты научились их оценивать[619]. Некоторые ученые полагают, что гипотеза об эффективности рынка сама по себе сыграла роль в финансовом кризисе, поддерживая так называемый учет в текущих ценах, когда бухгалтеры в банке оценивают ценность его активов по их ценности на финансовых рынках. Есть риск, что такой учет приведет к самоусиливающимся взлетам и провалам, когда из-за сдвигов на финансовых рынках дела у всех внезапно и одновременно начинают выглядеть блестяще или кошмарно[620].

Сам Самуэльсон, понятное дело, полагал, что индексные фонды изменили мир к лучшему. Они уже сэкономили рядовым инвесторам сотни миллиардов долларов[621], а для многих это означает разницу между экономией каждой копейки и сравнительно комфортной старостью. В 2005 году, когда Самуэльсону было уже девяносто лет, он в своем выступлении отдал должное Боглу: «Я ставлю изобретение Богла в один ряд с колесом, алфавитом, печатным станком Гутенберга, вином и сыром. Паевой фонд не сделал Богла богатым, но увеличил долгосрочную выручку своих владельцев, а это что-то новое в нашем мире»[622].

46. S-образный изгиб

«Довольно деликатных слов, — гремела в 1858 году редакционная статья в лондонской City Press. — Воняет!»[623]

Отчасти это была метафора: политики никак не могли решить очевидную проблему. Городская система канализации перестала соответствовать потребностям растущего населения. Чтобы снизить нагрузку на протекающие, переполненные и изрыгающие взрывоопасный метан выгребные ямы, власти начали пропагандировать выведение отходов в водостоки[624]. Однако это породило другую проблему: изначально они предназначались только для дождевой воды и выходили прямо в Темзу.

Вонь стояла настоящая: река превратилась в сточную канаву. Выдающегося ученого Майкла Фарадея поездка на лодке впечатлила настолько, что он написал в Times. По его словам, воды Темзы представляли собой «мутную бледно-коричневую жидкость… у мостов осадок сбивается в такие плотные облака, что они заметны на поверхности». Запах, писал он, «очень дурной… Такой же, какой теперь выходит из люков водостоков на улицах».

В городе свирепствовала холера. Одна из вспышек этой болезни унесла жизни четырнадцати тысяч лондонцев — почти каждого сотого. Инженер-строитель Джозеф Базалгетт нарисовал план новой, закрытой канализационной системы, которая должна была отводить отходы подальше от города. Именно его проект политики под давлением приняли.