50 изобретений - [73]
Но не будем забегать вперед. Индонезийское правительство пыталось оформить права собственности, но многие правительства избрали противоположный подход. В 1970-х годах в Китае, например, где маоисты были не повстанцами, а правительством, сама идея, что кто-то может чем-то владеть, считалась крамольной и буржуазной. Крестьянам в колхозах чиновники из Коммунистической партии твердили: у вас нет ничего. Все принадлежит коллективу. «А как насчет зубов у меня во рту?» — поинтересовался кто-то. «Даже твои зубы принадлежат коллективу», — был ответ[585].
Все это привело к отвратительным результатам. Если у человека ничего нет, что побудит его работать, инвестировать, улучшать свою землю? Коллективные хозяйства погрузили крестьян в отчаянную, невыносимую бедность. В деревне Сяоган в 1978 году группа крестьян тайком сговорилась отказаться от коллективной работы и разделила землю, чтобы каждый забирал себе излишки, которые оставались после выполнения коллективных квот. Коммунисты сочли это предательским сговором, поэтому его скрывали от властей.
В конце концов крестьян раскусили: их выдало то, что за год их фермы произвели больше, чем в предыдущие пять лет, вместе взятые. Это был невероятно опасный момент. Крестьян оскорбляли, обращались с ними как с преступниками. Но им улыбнулось счастье. К власти пришел Дэн Сяопин. Он дал понять, что это некий эксперимент, который имел преимущества, и 1978 год стал началом головокружительного преобразования Китая из нищего государства в крупнейшую экономику на планете[586].
Опыт Китая показывает, что права собственности — невероятно мощный инструмент развития экономики, и до определенного момента они могут функционировать неформально, в рамках общины. Но, как утверждает Эрнандо де Сото, у неформального общинного договора есть ограничения. Если все соседи признают, что я владею своим домом, это значит, что я могу совершать с ним некие важные действия. Я могу там спать, я могу перекрасить кухню или даже построить ее заново. Если ко мне полезет вор, я могу позвать на помощь, и соседи придут. Тем не менее есть критически важный аспект, когда признания прав на дом всеми соседями мало. Это не поможет мне получить ссуду.
Для получения значительного кредита обычно требуется гарантия в виде залога имущества. Земля и строения — особенно хорошее обеспечение, потому что они, как правило, дорожают, и их сложно скрыть от кредиторов. Однако если я хочу использовать свой дом в качестве гарантии для банковской ссуды, которая поможет мне начать свое дело или обустроить новую кухню, сначала надо доказать, что дом действительно мой. А банк должен быть уверен, что он сможет забрать дом себе, если я не выплачу кредит. Чтобы превратить дом из места для сна в фундамент делового кредита, требуется невидимая информационная сеть, которой может пользоваться правовая и банковская система.
Для Эрнандо де Сото именно в этой невидимой сети заключается разница между домом как активом, или полезным имуществом, и домом как капиталом — активом, признаваемым финансовой системой.
Очевидно, что в бедных странах многими активами владеют неформально: де Сото называет это «мертвым капиталом», бесполезным для обеспечения ссуды. По его оценке, в начале XXI века мертвый капитал в развивающемся мире составлял примерно 10 триллионов долларов — больше чем 4000 долларов на человека. Другие исследователи полагают, что это преувеличение и истинные цифры, вероятно, составляют три или четыре триллиона долларов, но сумма все равно огромная[587].
Как активы становятся капиталом? Как сплетается невидимая сеть? Иногда это происходит сверху вниз. Наверное, первая близкая к современной регистрация имущества была проведена во Франции. Наполеону требовалось собирать налоги, чтобы финансировать бесконечные войны, а собственность — прекрасный объект для налогообложения. Поэтому император издал декрет: всю французскую собственность тщательно нанести на карту и зарегистрировать ее владельцев. Такая карта собственности называется «кадастр», и Наполеон с гордостью провозгласил: «Хороший кадастр наделов дополнит мой гражданский кодекс». После покорения Швейцарии, Нидерландов и Бельгии кадастровые карты ввели и там[588].
В середине 1800-х годов идея земельного реестра быстро распространилась по Британской империи: государственные землемеры составляли карты, а земельный департамент оформлял документы о праве собственности. Все происходило быстро и довольно эффективно, и, конечно, в то время ни один человек, облеченный хоть какой-либо властью, не заботился о том, что распределение наделов обычно сопровождалось конфискацией у туземных народов, которые тоже заявляли на эту землю свои права[589].
В Соединенных Штатах процесс шел снизу вверх. К самовольным поселенцам государство десятилетиями относилось как к преступникам, но затем в них стали видеть отважных первопроходцев, и неформальные претензии на собственность легализовали с помощью Закона 1841 года о преимущественном праве покупки и Закона о фермах и участках, принятого в 1862 году. Опять же, правам коренных народов, живших там тысячи лет, не придавали особого значения
