4891 - [39]

— Туфли от Гуччи?

— Нет, Гена-ага, наверное, в последний момент, в обывателях взыграла прижимистость, и они сбагрили вам обноски, которыми давно не пользовались. Испанские сапоги, долго пылившиеся в кладовке с тех пор, как инквизиторам законодательно запретили примерять их на еретиках. Загладкин-старший побаивался, как бы Прыщев снова не учинил истерику, но и тут обошлось. На удивление, управдом был доволен, как паровоз. Сказал, что обует одного зарвавшегося академика диссидента, который, дескать, в последнее время, слишком много болтает не по теме. А Замяткина -старшего опять наградили. На этот раз, он удостоился звания Геморроя Труда. Затем его командировали в Пентхаус, на передовую идеологического фронта, где он проторчал безвыездно много лет. Там-то с ним и приключилась беда. Он сделался западником…

— Он же им и так был?

— Ты прав, дорогой Гена-ага. Как западнику, Загладкину-старшему вменялось в должностные обязанности всячески критиковать Западное крыло. Однако, постепенно привыкнув к товарному изобилию, комфорту, свежему воздуху и неправдоподобно чистым сортирам, он стал западником в том смысле, что полюбил Западное крыло гораздо сильнее родных казарм. А позже, отозванный обратно в Красноблок, так скучал по нему, что передал это чувство через гены своему единственному отпрыску — Замяткину-Загладкину. Понимаешь, на какие муки было обречено это дитя с самого рождения? Тем более, что у Замяткина-Загладкина, с его-то происхождением, изначально было всего два пути. Он мог стать либо Востоковедом, либо Западником. Все. Точка. Родители ни за что не позволили бы ему пойти в разнорабочие. Профессии полотера, плиточника или докера тоже были исключены. Конечно, имелись призрачные шансы на то, что, обуреваемое столь разнонаправленными страстями неоперившееся дитя вырастет универсальным солдатом партии соглядатаев, способным одинаково четко исполнять любые задачи, выступая, по обстоятельствам, то Востоковедом, то Западником, то владеющим медвежьими объятиями боевым самбистом с чудовищной силы хватом. Наверное, такие надежды лелеяли в отношении своего первенца счастливые папа и мама. Но, не сложилось. Постоянные колебания между Востоком и Западом травмировали Замяткина-Загладкина с ранних лет. Подростком — его буквально рвало на части. Юношей он оказался подвержен синдрому диссоциативного расстройства идентичности. Болезнь протекала в тяжелой форме…

— Чему, простите, подвержен? — переспросил я.

— Он страдал раздвоением личности, — коротко пояснил Мулла. — Одна из его эго-проекций, ощущавшая себя стопроцентным Загладкиным, то есть, Западником до мозга костей, тяготела к заглаживанию ситуаций и декларируемым Пентхаусом демократическим ценностям. Другая же, идентифицировавшая себя как Замяткина, испытывала сильнейшую потребность мять оппонентов в дружеских объятиях до потери пульса. Болезнь обострилась, когда терзаемый внутренними противоречиями юноша принял, по достижении совершеннолетия, двойную фамилию: Замяткин-Загладкин. Резонно предположить, заболевание приобрело необратимый характер, когда он, проходя стажировку в Западном крыле, куда, кстати, посылали далеко не каждого студента престижного факультета Межэтажных отношений, сначала пристрастился к марихуане…

— Кто из них пристрастился? — уточнил я, поскольку симптомы диссоциативного расстройства идентичности, столь убедительно описанные Муллой, не шли у меня из головы.

— Вероятно, все же Загладкин, — подумав, отвечал Мулла, — хоть информация об этом периоде жизни будущего Востоковеда слишком скудна, чтобы судить о клинике. Мы ведь не знаем, как часто личностные состояния приходили на смену друг другу. Быть может, восхищение западным образом жизни, которое испытывал Загладкин, и, в особенности, товарное изобилие, приводившее его в состояние экстаза, нанесли столь жестокий урон паттерну Замяткина, что, в значительной мере, разрушили его. Почти все время, отведенное руководством на стажировку, Загладкин провел в суперлавках, зачарованно глядя на переполненные полки и грустно вздыхая. Это стало тяжелейшим испытанием для Замяткина. В качестве защитной реакции, пострадавший вполне мог прибегнуть к психоделикам. То есть, умышленно подтолкнуть Загладкина к наркоте. На уровне подсознания, понятно…

— И они начали курить травку, — резюмировал я.

— Я бы даже сказал, попали в сильнейшую зависимость от марихуаны. Что крайне затруднило их положение по окончании стажировки, когда им довелось, с пеной у рта, лихорадочно искать замену психотропным веществам. Ведь внутри Красноблока с марихуаной была напряженка, достать ее было крайне сложно. Соглядатаи не дремали, справедливо полагая наркозависимость опасной альтернативой культивировавшейся ими пламенной любви к идеям Основоположников Мраксизма. К тому же, у соглядатаев появилась оперативная информация, из которой следовало: в отдельных случаях, наркотические препараты используются жильцами для «расширения границ сознания», а это, в их глазах, приравнивалось к тягчайшим преступлениям, направленным на незаконное проникновение через ССанКордон. В Комитете всерьез опасались, что против такого способа бегства никакие бдительные ссанкордонники не помогут, разом со сторожевыми псами. Закинулся веществами, и отчалил. И, все, ищи, свищи. В общем, у Загладкина-Замяткина началась ломка. Отчаявшись разжиться травкой, еле живой, он начал поедать мухоморы. Массово. Их в Красноблоке всегда было полно…