4891 - [12]

Размеры установок ПОЛЫНЬ поражали воображение. Они бы ни за что не влезли на стандартный этаж. Поэтому, когда согласовывали проект, под их нужды отвели колоссальный цех, снеся добрый десяток перекрытий, откуда заблаговременно отселили жильцов. Готов поспорить, во всем Красноблоке не нашлось бы сопоставимого по габаритам помещения, где потолки, когда гасли прожектора, сразу же терялись во мгле, будто открытое небо, а дышалось, как в номенклатурном раю. Мы с Ритой беззастенчиво пользовались выпавшей нам свободой, причем, привыкли воспринимать ее как данность. Нам, двум счастливым отпрыскам технарей, не довелось чахнуть в тесноте казарм, и это было прекрасно.

Конечно, цеха охранялись нарядами спецдружинников, но они не слишком-то нам докучали. Тем паче, что мы ориентировались на местности ничуть не хуже их, вдобавок, разведали потайные ходы, технологические отдушины и трещины в стенах, позволявшие проникать, куда угодно. И мы пробирались, у нас была уйма времени. Ведь мы жили неподалеку, в модуле, отведенном для семей обслуживающего персонала. Он тоже охранялся, посторонних к нам не пускали. Мы же, повторяю, шастали где угодно, и это было так здорово, что мне, повзрослевшему, не описать. И пробовать нечего…

Итак, мы с Ритой с детства были друзья — не разлей вода, тут можете поверить мне на слово. Было еще одно обстоятельство, сблизившее нас, правда, оно было печальным. Мы оба не ведали слова «мама». То есть, оно, конечно же, было известно нам, но, ни мне, ни Рите, не выпало произносить его по адресу. Этого счастья мы были лишены, так уж распорядилась судьба. Одинаково безжалостная к нам обоим, она еще во младенчестве превратила нас в наполовину сирот. О своей маме я вообще ничего не знал, Отец никогда не заикался о ней, эта тема была у нас дома под негласным табу, причины появления которого мне до сих пор не известны. Мама Риты сгорела от послеродовой горячки, когда малышке, которой она подарила жизнь, не исполнилось и недели. То же тупое Провидение, слепое и бездушное, как я думал тогда, разлучило нас с Ритой, когда мы подросли, а дружеские чувства, испытываемые нами друг другу, стали перерастать в нечто неизмеримо большее. Но…

Но, Судьба и тут распорядилась иначе. Рита уехала из Красноблока. Разумеется, не одна, с отцом, мы были еще слишком молоды, чтобы принимать самостоятельные решения. Их отъезд застал меня врасплох. Мой отец тоже ничего не знал, он был искренен со мной, когда советовал расспросить дядю Мишу об Архитекторе. Этого тоже не случилось. Буквально на следующий день после памятного разговора на кухне, Рита огорошила меня, сказав, что они эмигрируют в Западное крыло. Я сказал: огорошила? Это не то слово, конечно. Рита меня убила. Хотя, чего уж там, с их стороны, это было логичное решение. Наверное, к тому все шло, если я бы слепцом, то сам виноват, и нечего пенять на злой рок.

Как я уже говорил, Перекраска нивелировала ценность профессии инженер. Технари сплошь и рядом теряли работу. Финансирование установок ПОЛЫНЬ тоже было урезано до минимума. Персоналу, избалованному относительно сытными временами, давно не выдавали продуктовых пайков. Воздушные надбавки полностью отменили. Правда, в просторных цехах по-прежнему дышалось легко и свободно, чего нельзя было сказать об остальных помещениях Красноблока, где, с отменой централизованного воздухоснабжения, участились случаи смерти от удушья. Это в Красноблоке, представьте себе! Ведь мы столько лет гордились тем, что избавились от нищих. Спасибо высоким потолкам, благодаря ним персонал установок ПОЛЫНЬ, на первых порах, не испытывал дефицита воздуха. И не страдал от недоедания, правду сказать, нас здорово выручали грибы, произраставшие на пустырях у цехов в неимоверных количествах.

— Сегодня они есть, но кто поручится за завтрашний день? — сказал Михаил Электронович, в расстройстве чувств ожесточенно протирая очки, когда мы с Отцом пришли, чтобы проводить их с Ритой к лифту. — И потом, я все же, высококлассный инженер, а не грибник. Мне еще нескоро на пенсию, и я не желаю питаться одними грибами… — Он словно оправдывался перед нами за свое дезертирство. Как будто мы считали его таковым. Разве ж он был виноват в том, что Перекраска обернулась именно так, а не иначе, как все мы мечтали. Наверное, дядя Миша корил себя за то, что бросает нас на произвол судьбы. Как будто нам было бы легче пропадать всем вместе.

— Ты прав, старик, -кивнул Отец. Вид у него был совсем растерянным. — Тут ловить нечего, согласен с тобой…

Отцу действительно, было нечего возразить. Даже если бы он захотел. Одними грибами сыт не будешь. Все шло к тому, что они оба скоро останутся без работы и, соответственно, жилья. Ведь ПОЛЫНИ, как это принято говорить, были — системообразующим предприятием. В последнее время начальство все чаще заводило разговоры о том, что установки безнадежно устарели, чересчур затратные и висят на плечах нашей молодой, еще толком неоперившейся демократии неподъемным грузом, как гиря на ногах. Что ПОЛЫНИ — тяжелое наследие Домостроя, а их дальнейшая эксплуатация — нецелесообразна с экономической стороны. Что энергию куда выгоднее покупать в Подвале у чайников, где, кстати, наши ПОЛЫНИ с удовольствием возьмут по частям, как лом. По демпинговой цене, зато с заманчивым откатом, как предполагал Отец. Я слушал его вполуха, раздавленный горем, обрушившимся на меня. Михаил Электронович поддакнул Отцу, сказав, что ничего хорошего здесь больше точно не будет, Перекраска это ясно дала понять. И еще, что он не желает деградировать, и едет туда, где востребованы его квалифицированные мозги. И, разумеется, где ему не будет страшно за Риту. Она, тем временем, поплыла у меня в глазах. Увидела мое состояние и тоже расплакалась, хоть до того храбрилась, пытаясь шутить и смеяться. То был ее давний рецепт. А тут уткнулась мне в плечо и разревелась, как маленькая. Ее слезы промочили мне рубашку, которую я больше никогда не стирал. Снял тем же вечером и спрятал в шкаф. Чтобы сохранить их, единственное, что у меня осталось.