47-й самурай - [18]

— Пришлось накладывать сорок швов, дружище, — сказал он. — Это моя единственная претензия на то, чтобы выглядеть «настоящим мужчиной». Люди смотрят на этот шрам и думают, что я участвовал в поножовщине. А вам приходилось участвовать в поножовщине?

— К сожалению, однажды мне пришлось убить человека ножом.

— Я так и думал. Вижу, мне никак не удается произвести на вас впечатление. Ну да ладно. Как я уже говорил, отец умер несколько лет назад. В качестве его единственного ребенка я унаследовал дом. После войны отец занялся рекламой, и получилось у него очень неплохо. Но мы с ним словно с разных планет. Отец шел своей дорогой, я — своей. Реклама не для меня. Мне ни разу в жизни не хотелось произнести слово «клиент», и я его не произносил. Я подался в телевидение. Поэтому мне не приходилось говорить «клиент». Вместо этого я был вынужден говорить «спонсор». Так или иначе, мне нужно продать этот дом, чтобы расплатиться за третий развод, который обошелся в кругленькую сумму. Ну почему избавиться от молодых и красивых так трудно?

— Это я вам не могу сказать, сэр, — улыбнулся Боб.

— Да потому, что им еще никогда не приходилось слышать слово «прощай». Поэтому, когда ты им его говоришь, они принимают его слишком близко к сердцу. — Калпеппер рассмеялся. — Последняя моя жена хочет в дополнение к состоянию моего отца получить на обед мою селезенку. Поразительно.

— Похоже, мистер Калпеппер, вам приходится несладко.

— Послушайте, от этой работенки даже такого действительно крутого парня, как вы, прошибет холодный пот. Если не возражаете, я отведу вас в кладовку на чердак и оставлю одного. Может быть, меч там, может быть, его там нет. Честное слово, не знаю, что с ним произошло. У меня нет никакого желания копаться во всем этом хламе. Надеюсь, вы меня понимаете?

— Разумеется. У меня на чердаке тоже полный кавардак.

— И еще… как бы это сказать? Если вы наткнетесь на что-либо личное… понимаете, интимное… Может, мой старик хранил порнуху, письма от любовницы или даже от любовника или еще черт знает что… Что-то нескромное… Просто оставьте все как есть, хорошо? Меня не слишком интересует так называемая правда. Мне бы хотелось помнить отца тем нелюдимым, холодным, мрачным трупом, каким он был при жизни. Для меня было бы большим потрясением узнать, что он тоже обладал человеческими чувствами.

— Я вас понял.

Поднявшись на третий этаж, они прошли до конца по коридору и оказались в комнате.

— Одним словом, оставляю вас, двух морских пехотинцев, наедине. Если отец не избавился от меча, он, скорее всего, до сих пор здесь. Честное слово, не торопитесь, чувствуйте себя как дома. Туалет в коридоре. Если захотите выпить, сделать перерыв на обед — только свистните. Я здесь совсем один, вместе со своими бракоразводными проблемами, пытаюсь связаться с дочерью, которая сбежала с человеком, называющим себя кинодокументалистом. Вы не заметили? В наши дни все они кинодокументалисты. Если я вам понадоблюсь, только крикните. На самом деле это ваш меч, в большей степени, чем мой, и старый мерзавец порадуется, узнав, что меч наконец вернулся к вам, а затем в Японию.

— Благодарю вас, сэр.

— И еще, пожалуйста, не величайте меня сэром. Я просто Том. Мальчишка Джона, Том, сын того самого мистера Калпеппера из компании «Калпеппер, Таунсенд и Мазерс».

— Все понял, Том.

— А можно, я буду называть вас «сардж»? Мне всегда хотелось называть кого-нибудь «сардж», как в кино.

— Конечно, но только я больше привык к «ганни».[8] Так обычно называют комендор-сержантов, которые есть только в морской пехоте.

— «Ганни». О, круто. Итак, ганни, за работу!

Боб обвел взглядом то, что осталось от человека, который командовал, хотя и очень недолго, ротой «А» второго батальона 28-го полка морской пехоты на далеком острове под названием Иводзима, в аду, представить себе который не могли ни его единственный сын, ни даже «ганни» Свэггер, трижды побывавший во Вьетнаме.

Коробка за коробкой Боб двигался назад по жизни Джона Г. Калпеппера, восстанавливая его биографию. Две жены, притом вторая — значительно красивее и моложе первой, подцепленная где-то в середине шестидесятых, когда единственному ребенку Томми — он тоже присутствовал здесь, кучерявый толстячок, подавленный своим блистательным и удачливым папашей, — исполнились беспокойные пятнадцать лет.

Наконец через час и тридцать пять коробок, пройдя через похождения в рекламном бизнесе, Боб добрался до Второй мировой войны. Вероятно, была еще коробка, посвященная Йельскому или Гарвардскому университету, где учился этот парень. Однако в коробке, отданной войне, был только обычный хлам: ленточки за отличную службу, медали за участие в кампаниях, «Пурпурное сердце» за ранение, другие безделушки. Ценность представлял лишь военный билет, в котором перечислялись все должности, без пометок о том, насколько им соответствовал молодой офицер. Быстро пролистав военный билет, Боб увидел, что вначале Джон Калпеппер был назначен в 1944 году командовать взводом морской пехоты, находящимся на борту линкора «Айова». По сути дела, это был билет на безмятежное существование до конца войны. Между строк назначения так и читалось: «Богатенький мальчик, мы о тебе заботимся. Когда все закончится, ты вернешься домой с парой звезд за участие в кампаниях на Тихом океане, в звании капитана. Ты будешь похваляться рассказами о своих подвигах, насмехаясь над всеми теми О'Тулами и Зуковски, которым пришлось лежать под пулями на красном песке».