40 австралийских новелл - [16]

— Опять та же чертова карусель… Подвел, сукин сын!

— Что?

— Так, ничего, — отозвался повар. — Нетрудно догадаться, куда делись деньги. Из наших ребят никому и в голову не пришло бы этого сделать. Придется удержать с Меня.

— Бред собачий! — возразил Харли. — Ты‑то, черт возьми, при чем?

— Как при чем? Я же сам притащил сюда своего товарища. Вернее, он за мной притащился.

— Ну, вот еще, — пытался возразить десятник. — Да будь я проклят, если возьму с тебя хоть пенни. Ни за что! Он сейчас где‑нибудь около Уоррего. Напущу на него конную полицию…

У повара от искреннего огорчения вытянулось лицо. Он уже складывал и скатывал свои одеяла.

— Босс, не делай этого, — просяще сказал он. — Ради бога, не поднимай шума. Я заварил, мне и расхлебывать. Коротышка маленько того, это верно, но он вовсе не такой уж плохой человек, если узнать его поближе. Ну И потом он мой старый товарищ. Не говори ребятам, мы ведь с ним сидели вместе в Сент — Элене после большой забастовки. Хлебнули тогда горюшка. Было это бог весть когда, но с тех пор Коротышка навсегда сбился с пути. Погоди, перехвачу его в кабачке у Джонни и всыплю ему так, что на нем живого места не останется. Думаешь, он со мной в первый раз эту шутку сыграл? Не в первый и не в четвертый. Ну что ты с ним будешь делать! А забывать старых товарищей нельзя, и бросать их тоже не дело. Так вот, удержишь с меня, а я с него получу сполна.

И с видом человека, который взваливает на плечи предначертанный ему тяжелый крест, повар решительно направился седлать свою лошадь.

СЕРЕБРИСТЫЙ ДУБ (Перевод С. Митиной)

Когда люди смотрели на серебристый дуб, обнесенный ветхой оградой из колышков, они вспоминали о Слейтерах.

Это и было самое неприятное — о Слейтерах никому не хотелось вспоминать. Сколько лет жилье их, отделенное от городка солоноватым ручьем, было бельмом на глазу для всей округи — на участке повсюду валялись груды ржавых жестянок, сквозь пучки лантаны торчали покосившиеся трубы, а из низкого придорожного кустарника то и дело выскакивали шелудивые собачонки, кидаясь за проходящими машинами. Туристам, подъезжавшим к заливу со стороны железной дороги, прежде всего бросалось в глаза скопище грязных лачуг.

— Как? Здесь еще остались чернокожие? — недоумевали они.

И было что‑то унизительное в необходимости объяснять каждому, что Слейтеры, в сущности, не туземцы, а полукровки и, пожалуй, даже в глаза не видели бумеранга.

Сам Слейтер был человек вполне безобидный — прозрачный, как призрак, и такой неприметный, что как будто сливался с землей. Он постоянно бродил по берегу, нахло бучив до самых глаз заношенную фетровую шляпу и подвернув залатанные штаны; казалось, стоило только взглянуть на него, как он на глазах у вас исчезал, словно ящерица среди камней. Он брался за всякую случайную работенку в гостинице и в лавке или сбывал лещей и палтусов, которых удил по ночам со своей дырявой плоскодонки. Жалкий такой, угодливый, никчемный старикашка. Нет, на Слейтера никто зуба не имел.

Но вот с его женой, с его джин[1], как называли ее соседки, дело обстояло куда хуже. Ее почти не было видно — только время от времени она появлялась на берегу ручья с трубкой в зубах и стирала разную одежонку, кидая хмурые, неприязненные взгляды из‑под спутанных волос, космами падавших на ее худое бронзовое лицо. Но зато каждый, проходя по дороге, непременно слышал ее визг. Она вечно кричала — то на детей, то на собак — пронзительным, как паровозный свисток, голосом.

Ходили слухи, что ночью она перебирается через ручей и шныряет по задворкам, воруя белье с веревок; люди говорили, что в темноте она видит лучше, чем днем. И если хозяйка вдруг недосчитывалась простыни или у кого‑нибудь пропадала курица, то все считали это делом рук миссис Слейтер.

Никто, в сущности, не мог сказать, сколько человек в семье Слейтеров. Да это, собственно, была и не семья, а целое племя, причем родичи у них были самые разнообразные. То неизвестно откуда появлялась девушка и, прожив у них месяц — другой, снова исчезала, обычно подбросив им ребенка; то приходили и уходили какие‑то подозрительные старики и старухи. А то вдруг откуда‑то брались двое мальчишек — тощие долговязые подростки; эти обычно являлись незадолго до рождества и снова пропадали с наступлением дождей. Летом им легко было затеряться в толпе отдыхающих. Иногда мальчишки переходили ручей и слонялись по пляжу, глазея на весело пестреющие яркие купальные костюмы, на стройных девушек спортивного вида, на спасательные лодки, на резиновых надувных зверюшек; но чаще всего они держались в стороне — били уток в верховьях ручья или охотились с собаками в лесах. В общем в летние месяцы Слейтеры старались как можно реже попадаться людям на глаза — больше отсиживались в зарослях кустарника. Все, кроме Рози. Рози вовсе не чувствовала себя отверженной.

Для нее летний сезон был самый горячий в году — в эту пору Кафферти брали ее помогать в лавку, и она хлопотала с раннего утра до поздней ночи — следила за плитой в кухне или носилась верхом по всему побережью, развозя заказы. Сущий бесенок, а не девчонка: кожа смуглая, золотистая, как медь, глаза — черносливины, а заливается словно колокольчик. Просто не верилось, что она оттуда, из этого крольчатника за ручьем, что она ест руками и спит, не раздеваясь, на одной подстилке с собаками. Она скакала без седла, с распущенными волосами, и посторонним казалась вольной морской птицей — так летала она от одного домика к другому, крепко впиваясь пятками в бока пони и спрыгивая на всем скаку перед самыми воротами.