40 австралийских новелл - [125]

Многолетники и отобранные для выставки георгины и гладиолусы находились в не менее бедственном положении, так как ни у Игана, ни у меня не хватало времени следить за ними. Пять часов из восьми мы проводили теперь с тяпкой и мусорным ведром в руках. Мало — помалу оба сада совсем пришли в упадок. Сорная трава разрасталась на затененных участках дорожек, по розам взбирались усы вьюнков, края газонов заросли, на кустарниках все еще торчали засохшие весенние цветы.

Но сестры по — прежнему и не помышляли об отступлении. Теперь, как никогда, надо было бить отбой, ибо даже посторонним было ясно, что мы неотвратимо идем навстречу собственной гибели. Все вокруг шептались о нашей ссоре, и в любое время дня, стоило мне оторваться от работы, я видел удивленные лица у калитки. Заглянуть в сад через заросшую ограду было уже невозможно. Однажды репортер из газеты попросил меня поведать ему «эту историю». Я послал его к Изабел. Сестры прекратили всякие новые приобретения, что сильно урезало мои «доходы», но у меня не было желания бросать работу — мне было любопытно, чем все это кончится, и, кроме того, мне очень хотелось восторжествовать над Иганом. Как только появлялся новый сорняк, я показывал его Изабел, но она лишь поджимала губы, бросала на Авалон взгляд, жаждущий отмщения, и вздыхала так, словно хотела сказать, что никак не может уразуметь вероломства людей в этом мире.

— Ладно, Джонстон, — решительно говорила она, — только делайте все возможное.

Изабел всегда так говорила — со скрытым намеком. Услышь кто наш разговор, он бы непременно заключил, что я должен упорно бороться с сорняками. Но я понимал тайный смысл ее слов — и старался изо всех сил. Зачинщицей была Тереза, она первая забросила щавель в Элизию — так утверждал я, — пускай же Авалон сделает и первый шаг к примирению.

Однажды утром, за три дня до первой осенней выставки, над забором, в том месте, где я работал, высунулась голова Игана.

— Грязная скотина!

— Чего тебе, кислая рожа?

— Про это ты, конечно, тоже ничего не знаешь? — Иган мотнул головой в сторону своих клумб. Я встал на нижнюю перекладину и заглянул к нему.

Сначала я ничего не заметил; ему пришлось показать мне, в чем дело.

Тереза всегда высаживала свои георгины купами по северному бордюру, чтобы немного защитить их от знойного летнего ветра. В купе, на которую мне показывал сейчас Иган, было три великолепных куста «Джейн Каул», покрытых чудесными цветами. Они были намного красивее, чем у меня в Элизии. Вот уже неделю я с завистью поглядывал на них. Изабел тоже приметила их — я не раз видел ее следы на этом месте у забора.

В то утро георгины выглядели так, словно их хватил двадцатиградусный мороз. Огромные бронзовые лепестки уныло поникли, листья почернели. Вокруг все было как обычно, только несколько капель зеленоватой жидкости на траве провели отчетливый след к тому месту, где стояли мы с Иганом.

— Это не я, браток! — невольно воскликнул я.

— Всегда не ты! — огрызнулся Иган. — Знаешь, что начнется теперь?

Я ответил не сразу. В первый раз с того времени, как началась вражда, я был действительно потрясен. Меня охватило отвращение. До сих пор, несмотря на сорняки, оба сада были еще красивы. Красивы красотой цыганских лохмотьев — в этом даже была своя прелесть. Они еще могли согреть сердца двух мастеров — садовников. Сейчас на мгновение мне почудились две маленькие бурые пустоши.

— Ну? — настаивал Иган.

— Что?

— Я сказал: ты знаешь, что теперь будет?

Он смотрел на мои георгины в пятнадцати шагах отсюда, словно кот на канарейку.

— Мы не станем этого делать, правда? — я весь дрожал.

— Черта с два, не станем! Сам начал!

Я хотел объяснить ему, кто начал, но ложное чувство преданности Изабел взяло верх. Я ненавидел ее в тот момент, но я слишком привык считать Игана и Терезу врагами.

— Только тронь мои георгины, я спалю весь твой сад! — взорвался я.

— А что же мне делать с этим? — Иган снова кивнул на свои «Джейн Каул». — Сидеть сложа руки и молчать?

— Делай, что хочешь, — беспомощно пробормотал я и слез с забора. Я очень хорошо знал, что я сам сделал бы на его месте.

У Изабел хватило наглости отрицать свою вину, но она не стала тратить много времени на объяснения.

— Надо закрыть наши георгины листами кровельного железа, — сообщил я, как только она вышла в сад.

— Зачем, Джонстон?

— Иган взбесился из‑за своих «Джейн Каул». Кто‑то опрыскал их ядом.

— И, конечно, он обвиняет нас?

— Это сделано с нашей стороны забора. — Негодование взяло во мне верх, и я добавил с чувством: —Такого я уж никогда бы не сделал, мисс Изабел!

— Я тоже, Джонстон, — она окинула меня ледяным взглядом, словно бросила вызов: «А ну, попробуй обсуждать это дальше!» — Но, безусловно, я не буду уродовать сад железными листами им на радость.

Она не будет уродовать сад!

— А как же выставка? — спросил я. — Ведь осталось всего три дня. Может, мы срежем несколько цветков и положим на лед?

— Они все равно не сохранятся. Рискнем.

«Рискнем!» — когда за забором Иган! В эту минуту моя преданность ей впервые поколебалась. Я снова увидел все в настоящем свете — отвратительная склока двух праздных женщин. Изабел не хотела мириться, ей не нужен был хороший сад, она даже и мстить не хотела— мстить было в общем не за что. Она дошла до такой злобы, что жаждала разрушения ради разрушения. И Тереза тоже; обе были хороши. Я уверен, что Изабел первая употребила яд только потому, что первая додумалась до этого. Тереза сделала бы то же самое с таким же наслаждением. Все прелестные цветы Авалона и Элизии давно уже стали для сестер лишь орудием, с помощью которого они наносили раны друг другу. Может быть, от своей никчемной жизни они обе немножко свихнулись. Я не знаю, я не специалист в таких вопросах.