39 ступенек - [22]

Болезнь моя постепенно отступала, приступы лихорадки становились все более редкими и коротким. Может быть, благодаря высокой температуре стало заживать и плечо, хотя боль в руке все еще давала о себе знать. Через десять дней я стал вставать с постели, но был еще очень слаб и, походив по комнате, опять ложился на лавку.

За все это время Тернбулл ни разу не спросил меня, кто я и откуда. Принес только однажды двухдневной давности номер «Скотсмана» и вручил его мне. По-видимому, интерес к убийству на Портлен-плейс совершенно пропал, потому что в номере о нем ничего не говорилось.

Когда я почувствовал, что выздоравливаю, Тернбулл достал из шкафа мою одежду. Я спросил его, не обращался ли к нему кто-нибудь с вопросами по поводу моего выступления на дороге.

— Приезжал какой-то тип на машине, — рассказал Тернбулл, — похоже, что не англичанин, потому что я с трудом понял, что он говорил. Он спросил меня, кто вместо меня работал в тот день. Я сначала не хотел ему говорить, но он так ко мне привязался, что я, в конце концов, сказал, что вместо меня работал мой двоюродный брат.

Я с каждым днем чувствовал себя все лучше, но лишь к 12 июня крепко стоял на ногах и мог выдержать долгий пеший переход. В этот день приятель Тернбулла, некий Хислоп, перегонял скот в Моффат и мог взять меня с собой. Он зашел за мной рано утром. Я пытался уговорить Тернбулла взять пять фунтов, но он отказался и даже рассердился на меня. Все-таки мне удалось уговорить его взять деньги. Расстались мы довольно холодно. Я сказал, что обязан ему жизнью, он буркнул, что он тут не при чем.

Хислоп оказался веселым малым и мы проболтали всю дорогу. Я рассказал ему, какие цены на рынке в Галлоузе. Он спросил меня, давно ли я занимаюсь торговлей, и я сказал, что недавно. Перегон скота очень медленное дело, и если бы я не знал, что остается всего только два дня до роковых событий, то я, конечно, бы наслаждался синим небом, зелеными лугами, чудной волнистой линией холмов, пением жаворонка и криком ржанок. Но неотвязная мысль, что из-за моей нерасторопности все может погибнуть, вертелась у меня в голове и портила все дело.

Мы пришли в Моффат уже под вечер. Я побежал тотчас на станцию и, узнав, что поезд на юг будет только в полночь, поужинал в какой-то грязной пивной и потом решил немного соснуть, потому что очень устал. Я поднялся на один из холмов и найдя укромное местечко по обрывом, завернулся поплотнее в свой плед и заснул. Когда я проснулся, было уже очень темно, и я сломя голову помчался на станцию. Слава Богу, я прибежал во время — спустя минуту поезд тронулся.

Прокуренный вагон третьего класса показался мне уютным и милым. В Кру поезд пришел в четыре часа утра. Поезд на Бирмингем отправлялся только в шесть. В Рединг я прибыл в пятом часу, опять сделал пересадку и уже на местном поезде добирался до Артинсвелла.

На платформе было несколько человек, встречавших друзей или родственников, но я не решился обращаться к ним с вопросами, потому что был уж слишком колоритной фигурой. Хотя уже начинало смеркаться и я не щеголял в своем клетчатом пледе, а свернул его и перекинул через левую руку, но все равно мой потрепанный костюм, рваные брюки, да и сам я, худой, с длинными волосами человек, невольно обращали на себя внимание.

Я прошел через буковую рощу и спустился в долину. Воздух здесь был совсем не тот, что в Шотландии — от запаха цветущей сирени и каштанов кружилась голова. Дорога вывела меня к мостику через неширокую речку, заросшую белоснежными кувшинками. Чуть повыше моста стояла мельница. Шум воды на плотине показался мне чарующей музыкой, и я почти бессознательно начал насвистывать «Аннилору».

На мост поднялся рыбак. Он тоже насвистывал эту мелодию. Это был хорошо сложенный, высокий мужчина в поношенном, но добротном костюме и широкополой шляпе. Встав рядом со мной, он забросил удочку в реку, и мы вместе с ним уставились на поплавок.

— Вода в нашей речке чистая, как слеза, — сказал он, точно разговаривал сам с собой, и вдруг без всякого перехода обратился ко мне: — Посмотрите-ка вон туда. Видите в камышах черную точку. Ставлю четыре фунта против шиллинга, что это ирбис.

— Я ничего не вижу, — сказал я.

— Да посмотрите лучше! Вот там, где берег чуть выдается вперед. Видите?

— Теперь вижу. Я сначала подумал, что это черный камень.

— Вот-вот, — согласился он и, помолчав, начал опять насвистывать «Аннилору».

— Вы ведь Твиздон? — спросил он вдруг, не отрывая глаз от поплавка.

— Нет, — сказал я и, спохватившись, тотчас добавил, — то есть я хотел сказать «да».

Я совершенно забыл о своих верительных грамотах.

— Хороший конспиратор ничего не должен забывать, — наставительным тоном сказал он.

Я повернул голову и впился в него глазами. Твердый с ямочкой посередине подбородок, высокий лоб с глубокими морщинами, ярко-синие глаз. «Вот, сказывается, кто теперь мой друг и союзник», — с облегчением подумал я.

— Это же позор, — сказал вдруг рыбак и, повысив голос, повторил, — да-да, позор, что такой человек, как вы, вынужден побираться, как нищий. Идемте со мной. На кухне вас сейчас покормят, но денег я вам все равно не дам.