— Неплохо адвокаты зарабатывают.
— А потом тратят все на лекарства, — хохотнул он, хлопнув меня по колену.
Я рассмеялся. Господи, как же хорошо я себя тогда чувствовал — армия позади, я снова в Штатах и вместе с отцом еду домой.
Мы выехали на Гудзон-парквей, пересекли мост Джорджа Вашингтона и спустились на автостраду нижнего уровня.
— Новая, — сказал отец.
— Эта часть моста? Выглядит как-то по-дурацки.
С шоссе № 9 мы свернули на шоссе № 17, которое вело прямиком до Бингхэмптона.
В тридцати восьми милях от Нью-Йорка, когда на шоссе было пусто, нас нагнал светло-коричневый «крайслер», и парень на боковом сиденье высунул руку из окна и начал стрелять в нашу сторону.
Отец посмотрел на меня расширенными от ужаса глазами.
— Кэп, — произнес он неестественно высоким голосом, а потом у него изо рта хлынула кровь.
Когда он повалился мне на колени, машина потеряла управление, слетела с дороги и врезалась в опору моста.
Смутно помню, как меня куда-то везли. Потом доктор говорил, что это невозможно и называется «ложная память», но я и вправду помню. И голос:
— Посмотри на его ногу!
Потом на меня навалилась темнота, и, хотя я понимал, что лежу на больничной койке, мне было все равно. Шуршание накрахмаленного халата медсестры, позвякивание стекла, шорох бумаги — казалось, все это происходит где-то далеко, в каком-то другом мире. То же самое и с движением — белое на белом, люди проходят мимо.
Потом я понял, что не вижу правым глазом. Все белые поверхности казались плоскими — чувство перспективы полностью отсутствовало. Когда я закрывал левый глаз, все исчезало.
Я застонал, и это прозвучало ужасно. Послышалось торопливое шуршание, и надо мной навис расплывчатый шар с двумя мутными точками.
— Мы проснулись? — приветливо спросил женский голос.
Я промолчал — боялся вновь услышать этот звук. Я моргнул левым глазом, потом попробовал моргнуть правым, но ничего не вышло, я вообще ничего не чувствовал в этом месте.
Шар куда-то исчез, а когда возник вновь, мне уже было чуть полегче.
Каждый раз, когда я моргал, левый глаз видел все лучше и лучше. Я сумел разглядеть стену, железный таз в ногах кровати и верхний правый угол двери, выходившей в коридор. Когда туман рассеялся, я сообразил, что два шара, склонившихся надо мной, — это медсестра и доктор.
Я медленно потянулся к голове, чтобы выяснить, что с моим правым глазом, но доктор схватил меня за руку и опустил ее на простыню.
— Тихо, тихо, — сказал он. — Не надо напрягаться.
— Глаз, — простонал я и, подумав, что, может быть, он не понял, добавил:
— Видеть.
— Мы еще к этому вернемся, — кивнул он. — Как вы себя чувствуете?
— Видеть! — прохрипел я.
— Мы еще точно не знаем. Вам больно?
Да, мне было больно. До этого я ничего не чувствовал, но стоило ему спросить, как я понял, до чего же мне больно. Страшно болели ноги от лодыжек до колен. И правая сторона головы — боль накатывала волнами.
— Сейчас мы вам что-нибудь дадим.
Наверное, они дали, потому что вскоре я заснул.
Каждый раз, когда я просыпался, то чувствовал себя все лучше, а открыв глаз в пятый или шестой раз, увидел Билла. Мне еще не разрешали садиться, и я снова почувствовал себя как мальчишка, который попал в больницу, а его пришел навестить старший брат.
— Туго вам пришлось, Рэй, — сказал Билл улыбаясь.
— Что с отцом?
Он перестал улыбаться и покачал головой.
— Убит.
Но я и так это знал, потому что никак не мог забыть этой жуткой картины — отец заваливается на меня, глаза словно раскрашенные куски гипса, по подбородку течет кровь. Когда машина слетела с дороги, он был уже мертв.
— Давно я здесь?
— Больше месяца. Завтра будет ровно пять недель.
— Значит, уже август?
— Вторник, шестнадцатое. — На этот раз его улыбка получилась куда менее веселой. — Да, дружок, тебе досталось. Было неизвестно, выживешь ли ты.
— Слушай... они мне ничего не говорят. Мой правый глаз... я ничего не вижу, все забинтовано.
Он взял стул, подошел к кровати и сел. Наши лица оказались на одном уровне. Я уже начал привыкать рассчитывать перспективу только левым глазом.
Два-три дня назад Билл казался бы мне то меньше, то больше: теперь его лицо то приближалось, то отдалялось.
За три года он здорово изменился — рыжие волосы стали гуще, лицо бледнее, веснушки поблекли, щеки пополнели — в общем, надежный и здравомыслящий парень. Даже не верилось, что когда-то это был шалопай и пьяница.
— Они разрешили мне сказать, но только если ты сам спросишь. И если я решу, что ты это выдержишь.
— Глаза нет?
Он кивнул.
— Ты вылетел через ветровое стекло, и осколок...
— Боже мой. — Я в изнеможении откинулся на подушку и задумался. Я лишился глаза. Навсегда. У меня больше никогда не будет глаза. И до конца жизни я буду видеть окружающий мир совсем не так, как его видят другие.
С другой стороны, могли ведь пропасть и оба. Черт, да что там, я вообще мог погибнуть, а тем не менее жив и сохранил зрение.
Интересно, на кого я сейчас похож? Я спросил об этом Билла.
— На ощипанную индюшачью задницу, — он расхохотался. — Но с каждым днем ты все больше идешь на поправку. Доктор сказал, что заметных шрамов у тебя не останется, а я уже договорился с одним парнем насчет стеклянного протеза.
