36 и 6 - [17]

Уже совсем весна. Действительно, несравненная. Когда снег только ещё начал сходить, ко мне пришла Милана. Я ей сначала страшно обрадовался. Но потом содрогнулся — увидел живот. Через несколько мгновений я, конечно, догадался, что она не беременна, но догадка лишь усугубила моё шоковое состояние. Что это?! Она сошла с ума?! Что за отчаянное враньё!! Вспомнил собственные бредни, рождаемые сознанием. Решил ей подыграть.

— Тебя можно поздравить?

И тут случилось непоправимое. Подушка под платьем шелохнулась и медленно выползла — живот моментально исчез. Милана закусила губу.

— Кажется, у меня отошли воды… — взмах ресниц. Она неожиданно расхохоталась. — Подменили! Представляешь, вместо ребёнка подушка! Придётся в милицию обращаться! Помнишь, 71 отделение? — её лицо покрылось пятнами, из глаз заструились слёзы. Лиза говорила, что если всё время обманывать себя, рано или поздно сойдёшь с ума. На кухонном языке то, что творится с Миланой, называется крушение планов. Длительное переживание отрицательных эмоций из-за того, что что-то, бесконечно дорогое, важное, рухнуло, не получилось. Обычно такие люди настроены крайне агрессивно по отношению к фрустратору. Может, она пришла меня убить? Нет, Милана удалилась в мир грёз, она регрессирует. Вероятно, дело дошло уже до начальной стадии шизофрении. У неё, скорее всего, ослабла память и исчезла способность к логическому мышлению. Лиза часто пророчит мне этот диагноз. Тьфу! В конце концов, я не врач! Какого чёрта я занимаюсь недипломированной диагностикой!

— Прости! — одними губами, еле слышно. Ответил взглядом. Дескать, ничего страшного. Собрался с силами, нашёл свой голос:

— Милана, ты ведь не замужем… Я прав?

— Да, — скорее кивнула, чем сказала.

— Зачем?

— Так проще… Прости, у меня не получилось…

— А ребёнок… то есть подушка?

Через силу, пряча глаза:

— Чтобы хоть что-то осталось… Я так этого хотела.

Во что превратилась эта яркая красивая девочка? Неужели я так страшно действую на неё? Или всё это лишь юношеский бред? Она сидела передо мной и умоляла не отвернуться от её отчаяния, понять то, что не в силах была осознать она, порабощённая собственным страданием. Милана как будто вдруг сжалась, уменьшилась, утонула в мякоти дивана… Заметил, наконец, выбившуюся прядь взмокших от испарины волос — она покрасилась, стала блондинкой. Я чуть не взвыл от боли, увидев эти искусственные обесцвеченные кудряшки. Горячая волна испепеляющего огня, жгущего её сердце, вдруг окутала и меня, и весь я как бы проникся чужим страданием, на себе ощутил пыльный пепел необузданного костра, пожирающего Милану. Этот пожар нещадно сушил её лихорадочным пламенем и коварно подкрадывался ко мне, прикоснувшемуся к её уродующей болезни. Вспыхнувшие жаром глаза рассеянно блуждали от предмета к предмету, пытаясь зацепиться за что-нибудь и не находя опоры. Попытался обнять её, защитить от боли. Но она ускользнула, убежала.

…Ночью что-то лопнуло внутри, взорвалось. Я начал писать стихи. Оказывается, стихи рождаются ночью. Когда очень плохо или нестерпимо хорошо. Что-то распирает тебя изнутри, разливается по мозговым извилинам, щекочет нервы. Ты выплёскиваешь слова на бумагу. Они словно сами выстраиваются в ровные столбики. Потом изнеможение, пустота, будто после нескончаемых часов любви. И это мокрое чувство — ощущение дождя. Во мне, вне меня, повсюду. Машинально потянулся к телефону. Вдруг понял, что хочу позвонить Милане… Испугался. Нет, дружок. Ничего не выйдет. Слишком много всего было. Теперь, что бы ты ни выкинул, будет только хуже. Сиди-ка тихо, следи за температурой. Вздрогнул. Рядом с ухом запиликал аппарат:

— Милана? — радостно выдохнул в трубку.

— Прости, я так поздно… — она ещё не поняла, как я её ждал.

— Ничего! Это здорово! Это сказочно, что ты так поздно!

— Я… Мне очень хотелось тебе рассказать… Я написала… Ужасно, конечно! — совсем сбилась.

— Стихи?

— Откуда ты знаешь?

— Можно я приеду? — я отчаянно захотел счастья.

— Прямо сейчас? — она не переставала удивлять меня своей непонятливостью.

— Да сейчас! — почувствовал аритмию. Хотелось что-то делать. Делать и бросать. Комкать и рвать бумагу. Бить посуду. Какая-то ярость, разрушительная энергия разрывала меня на части, покалывала кончики пальцев.

— Но бабушка…

— Она ведь спит?

— Как будто.

— Так что же? Разве нам не надо увидеться?

— Да… Наверное.

— Милана! Не заставляй меня говорить по телефону то, что не выдержит никакая техника! Пожалуйста, давай встретимся!

— Только не сейчас.

— Отчего же? Ты прячешь молодого любовника?

— Просто я так хочу, — уже отыгрывается. Уже знает себе цену. Всё равно продешевит — она бесценна!

— Когда?

— Позвони мне на неделе.

— Ну-ну! — я надавил на «отбой». Влез в штаны и, не обращая внимания на надрывные всхлипы телефона, бросился вниз. У метро купил у цыганки все цветы вместе с ведром. Наверное, это неприлично. Чёрт с ним!.. Она уже спускалась с лестницы, когда я, перескакивая через ступеньки, летел к её двери.

— Я звонила. Ты не отвечал. Боялась, ты обиделся…

— Милана, пожалуйста, никогда не крась волосы. Это единственное, о чём я тебя прошу.

— Проси меня… Проси о чём угодно, — обворожительный колдовской взгляд. Милана. Моя кареглазая ворожея. Заглянула мне в лицо снизу вверх. Я осмелел. Обнял её, нежно коснулся губами ускользающей улыбки…