334 - [10]

5

Берти валялся в кровати и ковырял под ногтями; Франсес спустилась за почтой. Когда она не работала, Берти жил у нее – собственная его комната пришла в некоторый беспорядок, пока он писал эссе. Сексуальными их отношения было не назвать, хотя пару раз, чисто по-дружески, Франсес предлагала минет, а Берти соглашался, но для обоих это было влом.

Что свело их – кроме общей ванной, – так это печальный неколебимый факт, что у Франсес квалификационный регент-балл был 20. Из-за какой-то ее болезни. Кроме одного парнишки в КЗ-141 – вроде бы лилипута и вообще чуть ли не идиота, – Франсес была первой из знакомых Берти с меньшим, чем у него, квалификационным баллом. Из-за своих двадцати она не слишком стремалась – или, по крайней мере, не позволяла себе, – но за те два месяца, что Берти корпел над “Проблемами творчества”, она прослушала все параграфы, во всех вариантах. Если бы не ее похвала и если б она не тормошила его всякий раз, как он впадал в депрессию и безнадегу, он никогда бы и не дотянул до конца. Как-то оно даже нечестно казалось, что теперь, когда всё позади, ему возвращаться к Милли. Но Франсес сказала, что ничего; она не возражает. Берти в жизни не сталкивался с таким бескорыстием, но она сказала, что нет, дело не в том. Помогать ему – это ее способ бороться с системой.

– Ну? – поинтересовался он, когда она вернулась.

– Не-а. Вот только. – Она кинула на кровать открытку.

Какой-то закат с пальмами. Ей.

– Вот уж не думал, что они писать умеют, эти типы.

– Джок? А, он всегда шлет мне всякое. Вот это... – она захватила в горсть складки тяжелого блестящего халата, – из Японии.

Берти фыркнул. Он сам хотел купить Франсес какой-нибудь подарок, в знак признательности, но деньги кончились. Пока не придет письмо, он жил на то, что удавалось одолжить у нее.

– Похоже, не больно-то ему есть, что сказать.

– Похоже, нет, – с непонятным унынием отозвалась она. Перед тем, как спускаться за почтой, она чирикала почище рекламного ролика. Должно быть, открытка значила что-то еще. Может, она любит его, Джока этого. Хотя тогда, в июне, на первой их сердечной пьянке, после того как он рассказал о Милли, она сказала, что все еще ждет чего-то серьезного.

“Что бы там ни было, – решил он, – главное самому не унывать”.

Он стал морально готовиться к тому, что надо бы встать и одеться.

Он достанет свое небесно-голубое и зеленый шарф, а потом босиком отправится прогуляться к реке. Потом на восток. Только не до Одиннадцатой, еще чего не хватало. В любом случае сегодня четверг, а по четвергам днем Милли дома не бывает. В любом случае он не станет искать с ней встречи, пока не будет, куда ткнуть ее хорошеньким носиком – в историю его успеха, вот куда.

– Уж завтра-то прийти должно.

– Наверно.

Франсес по-турецки уселась на пол и принялась начесывать на лицо свои редкие мышастые волосы.

– Прошло уже две недели. Почти.

– Берти?

– Я за него.

– Вчера, в Стювесант-тауне... знаешь, на рынке? – Обретя голос, она отвела с лица длинную прядь. – Я купила две таблетки.

– Круто.

– Нет, другие. Таблетки для... Знаешь, чтоб опять можно было иметь детей? Они меняют то, что в воде. Я подумала, если бы нам взять по штуке...

– Ну нельзя же так, Франсес. Ради Бога! Тебя заставят сделать аборт прежде, чем успеешь произнести Люсиль Мортимер Рэндольф-Клэпп.

Это была ее любимая шутка, собственного сочинения, но Франсес даже не улыбнулась.

– Зачем им знать? В смысле, пока не будет уже слишком поздно.

– Ты в курсе, вообще, что за это бывает? И с мужиком, и с бабой?

– Мне пофиг.

– А мне нет. – И в завершение дискуссии: – Господи Боже.

Собрав в горсть все волосы на затылке, она неуверенными пальцами ввязала в прядь желтоватых нитей узел. Она изо всех сил постаралась, чтобы следующее предложение прозвучало спонтанно.

– Можно бы в Мексике.

– В Мексике! Блин, ты что, вообще ничего, кроме комиксов, не читаешь? – Негодование Берти было тем яростней, что совсем недавно он предлагал Милли фактически то же самое. – В Мексике! Ну ни хрена ж!

Франсес, обидевшись, устроилась перед зеркалом и занялась лосьоном. Полдня – Берти свидетель – уходило у нее на выскабливанье, притиранья и подмазывание. Результатом являлось все то же шелушащееся, неопределенного возраста лицо. Франсес было семнадцать.

Глаза их на мгновение встретились в зеркале. Франсес поспешно отвела взгляд. Берти понял, что письмо его пришло. Что она прочла. Что она знает.

Он подошел к ней и со спины сжал костлявые локти в объемистых складках халата.

– Где оно, Франсес?

– Где что? – Но она знала, она знала.

Он свел локти вместе, как тренер по прыжкам.

– Я... я его выбросила.

– Выбросила! Мое личное письмо?

– Прости. Наверно, не надо было. Я хотела, чтобы ты... Я хотела еще один день, как последние.

– Что там говорилось?

– Берти, хватит!

– Что там, гребаны в рот, говорилось?

– Три балла. Ты получил три балла.

– И все? – отпустил он ее. – Больше ничего?

Она потерла онемевшие локти.

– Там говорилось, что у тебя есть все... основания гордиться тем, что написал. Что три балла – это совсем неплохо. Комиссия, которая оценивала, не знала, сколько тебе нужно. Не веришь – прочти сам. Вот. – Она выдвинула ящик, и там был желтый конверт с маркой Олбани и пылающим факелом знания в другом углу.