33 простых способа создания зон здоровья и счастья у вас дома и на даче - [13]

И пусть мой лучший друг не наделен даром своего великого деда Вольфа Мессинга, гениального гипнотизера, но он обладает сокрушительным обаянием. Петрович растаял сразу.

— Мишель, а как, вы думаете, я могу отнестись к тому, что никто тут даже не предполагает, что я бы тоже хотел в экспедицию?

— Петрович, вы — наш спонсор, так что, если вы настаиваете…

— Рушель, да как вы можете! При чем тут деньги? Вы считаете, что я способен отказать в деньгах своей жене и своим друзьям только потому, что обиделся?!

— А вы считаете, Петрович, что Кольке и Польке уже пора ездить с нами? Туда, где мы, взрослые люди и опытные путешественники, каждый раз подвергаемся опасности? Или у вас на примете есть подходящая нянька?

— Нет, но Алексия…

— Петрович, ты же мне в прошлый раз обещал, что я поеду!

— На этот раз, Петрович, я настаиваю, что ехать должна Алексия. В своей грезе она видела именно себя, и мы не имеем права игнорировать знаки судьбы.

— Простите, Рушель, вы правы, я веду себя хуже Кольки. День был сумасшедший: видения эти — я так не люблю, когда с Алексией это происходит, — потом Полька карту порвала. А я так люблю эту вещь, это — память, да и все, все мечты мои детские с ней связаны! Но что ж теперь поделать… Посмотрите, друзья, Полька проткнула фломастером гору Белуху, что на Алтае. Думаю, туда вам и путь держать. Слышал я про эту Белуху, много там загадочного происходило… — и Петрович замолчал, словно взял пример со своего тестя. И как всегда, когда паузу держит не он, первым сдался Мишель:

— Петрович, расскажите же своим друзьям, что вы слышали про Белуху?

— Не хочу быть неточным, Мишель. Лучше я напомню о себе своим бывшим коллегам из КГБ, пусть сделают пропуск, чтобы Александр Федорович смог поработать в нашем ведомственном архиве. Я примерно помню, что искать вам, Александр Федорович, надо информацию о крестьянских волнениях на Алтае в самом конце двадцатых годов. Лучше вас этого все равно никто не сделает.

— Как это никто! А я?

— А вы, Настя, разберитесь со своими свадебными подарками. Они же не случайны. Вы говорили, как важно то, что они выбирались именно для вас. Вот и думайте, — поразительно, но, начав нами руководить, Петрович просто преобразился; из обиженного ребенка он стал тем, кем и был большую часть жизни: офицером, привыкшим брать на себя ответственность в трудной ситуации. От обиды не осталось и следа.

Старинная карта

— Петрович, дорогой вы мой, а давайте мы попробуем привести в порядок эту замечательную карту. Если мы ее аккуратненько заклеим с той стороны, то ничего не будет заметно, поверьте мне!

Мишель умел вселять надежду: у Петровича аж глаза загорелись. Хорошо бы получилось, а то, и правда, нехорошо складывается — и карту порвали, и в экспедицию не берут.

Мишель и Петрович бережно перевернули карту, а там…

На оборотной стороне старинной карты мира, снятой со стены гостиной Петровича, тоже оказалась карта мира, такая же. Почти. Отличалась она от той, по которой Петрович «путешествовал» в детстве, а мы все видели не один раз, тем, что в ее правом верхнем углу красивым витиеватым почерком, каким обычно делались виньетки в старинных книгах и на старинных картах, были написаны стихи.

Мишель негромко прочитал красивым мягким голосом:

Пусть имя того, кто решится прямые пути небывалые

Сквозь сумрачный лес прорубить, в списки героев войдет.

Не испугают героев ни стоны, ни слезы кровавые,

Но и того, что искал, выпрямляющий путь не найдет.

Вьется тропинка заросшая, призрачный путь неумеренности,

Путь не героя, но мудрого, в отблесках ясного пламени

Да приведет она ищущих, Боже, даруй им уверенность,

К стрельчатым башням дворца благодатного знания.

В играх ребенка над нами порой насмехается вечная истина,

А заблудившийся в сумраке выходит к лиловой горе,

Где абсолютное зло, ни от чего не зависимо,

Смыслы свои обретает в абсолютном добре.

— Папá, это гениально! И я знаю…

— Да, малыш. Ты догадалась совершенно правильно, это стихотворение принадлежит перу… — Мишель медленно обвел нас глазами, но на этот раз знаменитая пауза не состоялась.

— Василия Дмитриевича Лебелянского.

— Да, Александр Федорович, вы совершенно правы. Я полагаю, друзья мои, что вы все, а не только мы с Алексией и Александром Федоровичем, узнали перо великого Лебелянского, и конечно же эти стихи помогут нам решить загадку нашего пути, как помогали нам стихи Василия Дмитриевича всегда!

— Послушайте, Мишель, я и рад бы разделить ваш пафос, поверьте, и мне очень нравятся стихи вашего любимого поэта, но я, честно признаться, как всегда в них ничего не понял.

Я, признаться, обрадовался, что Петрович высказался так откровенно, потому что тоже не могу похвастаться адекватным пониманием поэзии Лебелянского.

— Ну что вы, дорогой Петрович, на этот раз стихи прозрачны, как капля утренней росы! Кстати, вы заметили, что уже второй раз мы находим с оборотной стороны важного для нас документа стихи Василия Дмитриевича? В прошлый раз они нам помогли, сейчас, я уверен, помогут тоже[5]!

— Позвольте мне, Мишель!

Ну вот, и Настя все поняла, один только я… Хотя и я, кажется, начинаю понимать, о чем тут речь.