316 пункт «B» - [63]

«Эта розовая явно любит себе подобных», — подумал Тэйлор. Но поделиться было не с кем. Де Сантис не возвратился из камеры — допрашивал черного. Тэйлор достал из нагрудного кармана бланки протокола допроса и стал заполнять их. В графе «family name[57]» он написал: «Лукьянов», в графе «first name[58]» поставил прочерк. Возраст — «шестьдесят пять лет». Рост… Тэйлор задумался, но тотчас бодро написал: «Приблиз. 4 фута 00 инчей». На самом деле он думал о том, что в последующие сутки все решится. И ломал голову над тем, как нейтрализовать «бульдогов» — личную охрану Дженкинса. Или как обмануть их. Но это будет уже зависеть от актерских способностей Лукьянова. И вдруг Тэйлор рассмеялся, обратив на себя внимание телекоманды, Синтии О'Руркэ и своих солдат.

8 июля 2015 года

Президент Кузнецов проснулся раньше обычного. Обычным было открывание глаз около семи утра. Часы на ночном столике показывали пять утра. Президент закрыл глаза. Закрыв их, увидел жену Лидию, когда молоденькой комсомолкой-журналисткой она пришла брать у него интервью. Кузнецов был самым молодым секретарем обкома партии г. Кирова. Третьим тогда еще секретарем, но в двадцать девять лет! В интервью тех лет особенно выговориться было невозможно, существовал пуританский кодекс. Можно было иметь хобби: музыка, спорт, туризм, можно было до потери сознания говорить о партийной работе, об идеологии коммунизма. Нельзя было говорить и писать о постели, о «половых», как тогда говорили, отношениях и обо всем, с ними связанном. А именно с половыми отношениями была связана эта высокая, стройная, сисястая (именно так и подумал юный секретарь: «сисястая») темноволосая девушка-журналистка. И то, что она всем телом связана с половыми отношениями, девушка Лидия понимала. И не возражала. Они проговорили три часа, несмотря на то, что секретаря Кузнецова ждали посетители и неотложные хозяйственно-партийные дела. Говорили они, следуя пуританскому кодексу, не нарушая его. Но все три часа Владимиру хотелось взять сисястую за обе груди. Почему за обе? За обе груди и сзади. Президент Кузнецов ухмыльнулся с закрытыми глазами.

Он осуществил свое желание на следующий день. Прорвавшись сквозь пуританский кодекс, их общее желание материализовалось в форме его предложения сходить на выставку в Кировскую городскую картинную галерею. Что они и сделали. После сплошь зеленых и болотных картин местных художников, изображающих леса и болота Кировской области, Владимиру привелось увидеть белые и крупные эти груди на детской узенькой грудной клетке. Не будь он секретарем обкома, они могли бы пойти в ресторан, но пришлось довольствоваться бутылкой шампанского и бутылкой водки в квартире подруги, встретившей их и ушедшей по этому случаю по не совсем вразумительному делу. Кажется, кормить маму или брить папу в больницу. Бутылка водки и бутылка шампанского так и остались недопитыми, ибо молодые люди занялись друг другом с такой страстью, что просто забыли о них.

Президент открыл глаза. Вчерашняя девчушка напомнила ему не дочь Наташу — в той, очевидно заимствовавшей его собственные гены, было больше полнокровного розового спокойствия, при внешней схожести с Лидией, — но напомнила юную Лидию, начиная с пикантной сисястости большой груди на тонкой детской грудной клетке и кончая стройными ножками. Шестопалов выбрал себе девушку по его вкусу. И впервые за восемь лет, прошедшие со времени гибели жены, Президент увидел перед собой женщину, соответствующую его вкусу…

К восьми должен был появиться Василенко. Сегодня, вспомнил Президент с неудовольствием, день отлета в Соединенные Штаты на похороны Бакли.

— Вчера мы явно переборщили, — морщась прохрипел Президент, вылезая из джакузи. — Пить в нашем возрасте надо меньше, товарищ генерал армии.

Оставляя лужи и мокрые следы, розовым тюленем Президент в полотенце на плечах прошествовал к трусам, предлагаемым ему слугой.

Василенко курил уже вторую сигарету. Физиономия его, слишком сытая и туго натянутая, как барабан, не носила видимых следов вчерашнего чрезмерного возлияния, но цвет ее ушел в желто-зеленоватый на висках, а у ушей и вовсе в зеленый. Василенко не сказал ничего. Отпил сельтерской. Он попросил сельтерской едва не с порога.

По-стариковски покряхтывая, Президент одевался. Натянув брюки, он брезгливо втянул в легкие воздух.

— Фу, развонялся как… Ты бы чего-нибудь съел или кофе выпил, генерал. Горло не дерет табачиной, а?

— Раньше, Владимир Георгиевич, ты не имел такого чуткого носа. Это он у тебя со вчера такой? Что теперь, прикажете душиться, господин Президент? Я ж у тебя, Георгиевич, каждое утро тут сижу. И только сегодня ты заметил, что моя «Ява» воняет…

— Да уж, курил бы что-нибудь более выносимое… — проворчал Президент. — Только ты не обижайся, Петрович… я ж любя…

— Я так и понял. — Мрачный, Василенко затушил «Яву». — Скажи уж честно, Георгич, что на чистые запахи тебя потянуло. Жену вчера вспомнил, да? Похожа девчонка на Лидию, точно. Только Лидия добрая была. А эта злая… — Василенко хотел добавить русскую пословицу о том, что «седина в бороду — бес в ребро», но воздержался. Друг, конечно, но Президент. Неизвестно еще, как воспримет.