300 спартанцев - [4]

Спартанец поклонился царю и вышел.

— Какой попутный ветер занёс его сюда? — обратился Дарий к Артабану. — И как раз в тот момент, когда я готовлюсь к походу против эллинов. Он будет мне весьма полезен.

— Будь осторожен, царь, я не склонен доверять грекам, они хитроумны и изобретательны. Кто знает, что они затеяли на этот раз. Прежде послушаем, что он скажет нам сегодня вечером.

— В любом случае, это удача, что он попал к нам.

Глава 2 Царский пир

С чем может сравниться великолепие и роскошь пира в покоях персидского царя? Зала была обильно изукрашена золотом, слоновой костью, драгоценными породами дерева, мрамора, ониксом и другими самоцветами. По стенам и на полу были разостланы изысканные ковры и ценные звериные шкуры. Повсюду стояли вазы с редкими растениями и цветами. Белые бумажные и шерстяные ткани яхонтового цвета, перехваченные виссонными пурпурными шнурами, висели на серебряных кольцах и мраморных столбах. От изнеженных лидийцев персы усвоили обычай во время пира возлежать на ложах, которые богато украшались и застилались коврами. Золотые и серебряные ложа располагались на возвышении, выложенном камнями зелёного и чёрного цвета, мрамором и перламутром.

По регламенту, которым определялся весь распорядок жизни царя, персидский монарх мог употреблять в пищу только самые редкие и дорогие яства. Даже соль доставлялась ему из оазиса Сива, потому что её считали лучшей во всём мире. Воду царь мог употреблять только из реки Хоасп[4], которая славилась своими вкусовыми и целебными свойствами. Эту воду, разлитую в серебряные сосуды, возили за царём и в походах, и в его поездках по царству.

Так как все придворные получали пищу из царской кухни, а число их доходило до полутора тысяч, то для них ежедневно убивали несколько сот животных. Хотя в то время не употребляли за едой ни тарелок, ни ножей, большие блюда для подачи снеди, кубки и посуда для украшения стола исчислялись многими сотнями. Сосуды для питья были золотые, и в продолжение пира их несколько раз меняли. Всюду стояли медные курильницы, на которых курились дорогие ароматы. Смешиваясь с запахом всевозможных экзотических цветов, в изобилии украшавших залу, они источали изумительное благоухание. Эту картину дополняли золотые клетки со всевозможными птицами. Одни здесь были ради необыкновенной окраски оперения, другие — из-за чудесного голоса. Всё здесь было продумано таким образом, чтобы услаждались все органы чувств царя и его гостей, погружая их в состояние сказочного блаженства.

Свои несметные богатства персидские цари черпали у покорённых народов. Каждое новое завоевание наполняло их сокровищницы драгоценностями. Громадные дани стекались со всех концов царства в казну, которая пополнилась при Дарии доходами из Индии и отдалённой Эфиопии: первая присылала золотой песок и драгоценные каменья, вторая — золото, слоновую кость, чёрное дерево и рабов.

Демарат был ослеплён этим чудовищным великолепием, которое вызвало у него смешанное чувство восторга, ибо ничего подобного он даже представить не мог, и вместе с тем презрения — спартанского презрения к неумеренной роскоши. Привычка отвергать всякое излишество, которое делает человека безвольным и расслабленным, а чувства пресыщенными, так глубоко укоренилась в нём, что он с трудом мог скрыть чувство охватившего его ужаса и отвращения. В то же время он не мог оторвать глаз от прекрасных деталей убранства зала, рассматривая все с превеликим любопытством. Ему казалось невероятным, чтобы ум человеческий мог изобрести такое великолепие. Вместе с тем он не мог не думать, сколько труда, сил и пота было потрачено для создания этих чертогов. Вся эта роскошь действовала на него подавляюще.

Демарат вспомнил обеденную залу в своём доме. Ему редко удавалось там пировать. Обычно он должен был обедать в общественных сеситиях[5], на которые были поделены все граждане Спарты. И эфоры следили, чтобы никто не смел уклоняться от этой важной общественной обязанности. Часто ему хотелось пообедать с женой, прекрасной Перкалой, или с приятелями, которые не были членами его сеситии. Такие застолья он устраивал в глубокой тайне. Но вездесущие эфоры всё равно узнавали и каждый раз делали ему суровой выговор. Его небольшой светлый мегарон[6], украшенный лёгкой колоннадой и древними фресками с изображениями сцен охоты и битв, сохранившимися с незапамятных времён, когда, говорят, в Спарте тоже процветали ремесла и всякого рода художества, был уютным и ничем не утомлял взгляда.

Здесь же Демарат уже через несколько минут почувствовал, что глаза его пресытились назойливыми изгибами линий, а голова закружилась от душных благовоний.

Его проводили на почётное место — поблизости от царского кресла. Демарату был оказан такой особый почёт потому, что Дарий хотел послушать его рассказ и вместе с тем оказать ему честь. Ведь персы высоко ценят титул царя, даже если речь идёт о совсем маленьком государстве.

Дарий восседал в центре зала на высоком троне, имеющем форму высокого, богато украшенного кресла с подножной скамейкой, на котором царь мог, по желанию, и сидеть, и возлежать. Покрытый дорогими коврами трон стоял под пурпурным, вытканным золотом балдахином, который можно было произвольно опускать или поднимать со всех сторон. Сам царь был одет по мидийскому обычаю в пурпурную рубаху, расшитую золотыми узорами с изображениями птиц, зверей и растений, с белой полосой посередине. Уложенные красивыми складками широкие рукава были отогнуты назад, по старинной персидской моде, и прихвачены золочёным поясом, так что руки были обнажены до локтя. Сверху спускалась пурпурная мантия, украшенная столь великолепно, что глазам было больно долго смотреть на неё. Одежду дополняли шёлковые шаровары ярко-красного цвета и драгоценные сапожки на толстой подошве — для увеличения роста. Голову, по ассирийской моде, венчала высокая остроконечная тиара, служившая той же цели — прибавить росту царю, который должен быть выше своих подданных. Вокруг тиары была повязана белая повязка-диадема, унизанная жемчугами, — знак царского достоинства. Вьющиеся кольцами волосы были откинуты назад, завитая, надушенная ароматами борода спускалась аккуратным конусом на грудь. В руке царя был тяжёлый золотой посох. Однако Демарата поразила не столько роскошь царского одеяния, сколько затмевающая эту роскошь утончённая красота лица Дария. Демарату казалось, что ему не доводилось видеть лица более благородного и прекрасного. Царственное величие и почти божественная красота отличали Дария от всех прочих людей, сидящих в зале. Демарат вспомнил всё, что он слышал о странной религии персов, которую им преподал некий пророк и наставник Зороастр, согласно которой царь персов является воплощением верховного бога Ормузда. Сейчас, глядя на это благородное, спокойное, бесстрастное лицо, он готов был в это поверить. Тонкое благоухание благовоний Востока, будто облаком, обволакивало царя. Вокруг Дария стояли телохранители, вооружённые слегка изогнутыми саблями и большими прямоугольными щитами с полукруглыми выемками по бокам. Тут же находились царский оруженосец, носитель царского зонтика и слуга с бронзовым опахалом.