3 ½. С арестантским уважением и братским теплом - [71]

— А чего молчит?

— Вроде не русский.

— Иностранец? Даз Марсэло Уолэс лук лайк бич?

— Агрххххррр.

— Горец, что ли? Ну ладно, пойдем, Шушаков.

Завхоз Бром вразвалку вел Чуи по бараку, вдоль стен которого были расставлены двухъярусные нары, между нарами стояли тумбочки для хранения личных вещей (хотя институт частной собственности на зэков не распространялся) и треногие табуреты. Одну из ножек у табуретов отрывали в рамках государственной программы сбалансированного бюджета (бюджет балансирует — все балансируют).

— Слушай сюда, администрация определила тебя в отряд с показательными бытовыми условиями проживания. Это большая честь. Весь инвентарь выполнен в реалистично-винтажном стиле, дизайнеры, его создавшие, вдохновлялись нормативной документацией поздних 30-х годов, и если доска на нарах кажется неструганой, она и есть неструганая, вода в умывальнике что ни на есть ржаво-ледяная, а вши по-настоящему бельевые. Это понятно?

— А, ну да, ты ж немой. Значит, смотри, вот там каптерка, заходить туда нельзя — это мой кабинет. Вот там — комната прослушивания звуков гармоники, или воспитательная комната, по-казенному. Туда тоже нельзя заходить — я там отдыхаю. А здесь налево — комната приема пищи, но заходить и туда нельзя, так как в соответствии с правилами внутреннего распорядка прием пищи разрешен только в столовой учреждения. А это твои нары, но ложиться на них до отбоя нельзя. Все очень просто, но я повторюсь, так как ты новичок: если тебе захочется что-то сделать, то, скорее всего, это НЕМОЖНО.

Чубакка смотрит на Брома. Чубакка закрывает глаза. Чубакка открывает глаза. Чубакка моргает.

— У тебя деньги есть, хиппи волосатый? Видимо, нет. Мой тебе совет: вступай в стадию первоначального накопления капитала. У нас же капитализм, а значит, часть правил мы сможем пересмотреть, ну или ввести мораторий на их исполнение. МО-РА-ТО-РИЙ, — повторил Бром громко и по слогам, чтобы быть уверенным, что Чуи воспринимает его информационный посыл.

Волосатый повстанец обвел ряды нар взглядом и понял, что зэки, спящие на них, видимо, как раз подпали под действие МО-РА-ТО-РИ-Я.

— Я смотрю, ты парень крупный, и у тебя может возникнуть соблазн начать игнорировать вышеописанные правила. Должен тебя от этого предостеречь, только если ты не любишь, когда пять-шесть человек избивают тебя ногами, а то и дрыном. Ты ведь не любишь?

Чубакка не любил, в чем сознался с помощью мимики и жестов.

— Ну вот, с правилами разобрались, теперь о распорядке: с утра подъем, зарядка, аэробика и ритмика. Я в отряде слежу за тем, чтобы все были в отличной физической форме, — готовимся к конкурсу «Ива красная», тренируем гибкость и стамину, вот это все; затем завтрак, за ним работа, на которой без отрыва от нее обед, после работы расслабляющий воркаут, ужин, сон.

Бром закуривает и испытующе смотрит на Чуи.

— У меня в детстве был алабай, поэтому я для тебя сделаю исключение и аванс. Сейчас день, вывоз на работу будет с утра, поэтому можешь ложиться и отдыхать до завтра. Тебя же в 101-ю распределили? Силы тебе понадобятся. Ах да, чуть не забыл.

Бром с поразительной быстротой провел апперкот в бороду Чубакке. На секунду космическому пилоту показалось, что он входит в субпространственный тоннель: перегрузки и рисунок проносящихся мимо звезд были схожими. Реальность вернулась в тот момент, когда тело Чубакки мешком упало на пол.

— Сам понимаешь: тюрьма, надо поддерживать стереотип жестокости и беспричинного насилия. Ну, отдыхай, земляк.

Бром уходит к себе в каптерку, там он вспоминает алабая Шлему, которого так любил, а потом и ленту Мебиуса своей тюремной карьеры.

В 18 лет он был арестован за тройное убийство, но поскольку он умел делать глаза, как у кота из «Шрека», вместо пожизненного заключения ему дали 25 лет колонии строгого режима. Возможно, помогли связи отца-прокурора.

Пять первых лет заключения Бром провел в жесточайшей конфронтации с тюремной администрацией и почти безвылазно в карцере. Но возраст, бетонные, вечно мокрые полы изолятора и пытка током кинули его в противоположную крайность, и он, вступив в секцию дисциплины и порядка, начал оказывать содействие органам госвласти железной рукой. Теперь, отсидев 17 лет, Бром чувствовал себя в зоне постоянной стабильности. Начальник колонии Берц относился к нему как к сыну и во многом опирался на него. Зэки боялись по инерции, благодаря зверствам прежних лет. Сейчас насилие Бром использовал в целях чисто демонстрационных. Ощущая, что Свобода приближается с каждой секундой, Бром окунулся в процесс манимейкинга. Как персонаж, знакомый с администрацией колонии, и чемпион по лояльности к ней, он продавал зэкам гарантированные законом права и нарушающие закон привилегии: право на передачку/свидание, право посещать душевую кабинку, возможность спать днем, нары с более выгодным расположением, трудоустройство на место потеплее и так далее.

При большом воображении продавать можно было все что угодно, в том числе избавление от проблем, самим же Бромом и созданных. Все собранные таким образом деньги Бром откладывал на мечту. Бром мечтал завести розарий. Такие дела.